Майами

Он позволил усадить себя снова за стол, но был смущен. Лайза была Лайзой. Бомба-сюрприз с коротким фитилем. Она постоянно говорила ужасные вещи, а потом забывала, что сказала их, либо не придавала им значения, а может, и то и другое. Она не была такой уж испорченной до глубины души, ока была шаловливой, как резвый ребенок, которому все наскучило. Бог простит Лайзе, потому что она не собиралась обижать. И вообще, она была ему забавой, он узнавал от нее много нового, а еще она устраивала такие вещи с его гормонами, о которых он и не подозревал. Однако она достала его своими разговорами о Кристе. Почему? Потому что частично была права. Криста была особенной. Словно ангел, воплощением той более мягкой и милосердной Америки, которую все безуспешно ищут. Она была умной, блестящей и, возможно, немного беспощадной, но все же не такой, какой все ее представляли. Но дело было даже не в том, какие чувства она в тебе вызывала. Она заставляла забыть о самом себе. Он задумался. Да, Криста нравилась ему больше, чем он предполагал. Ключом своей грубости Лайза открыла потайной ящик. Робу нравилось, как Криста его слушает, ее спокойствие, ее мир. Нравилось, что она могла говорить о Боге без насмешки или фырканья. Его заповеди были для нее реальной вещью, а не тем, что ты учишь на курсе этики в колледже. Она находилась на длине его волны, и когда она упросила его попытаться стать моделью, он согласился с ее доводами. Да, разумеется, он видел ее внешность. Он знал все о строгой красоте ее лица, об улыбке, которой Господь наделил только ее одну, о ее теле, которое плыло как русалка и двигалось с ловкой грацией садовой змейки. Он вовсе не хотел спать с ней, трахать ее и стягивать с нее трусы. Однако, пожалуй, ему хотелось бы лежать с ней рядом где-нибудь возле бормочущего ручья и разговаривать, согреваясь под солнечными лучами, а их пальцы касались бы друг друга, тела лежали бы рядом, и аромат ее дыхания овевал бы его лицо, а звук ее голоса ласкал бы его слух. И еще ему очень хотелось взять ее когда-нибудь с собой в его церковь. Ему хотелось стоять рядом с ней в Первой баптистской церкви, что внизу у озера, и наблюдать, как солнце освещает Эверглейдс, как огоньки мигают в Палм-Бич, а яхты медленно плывут в сумерках вдоль берега. Ему хотелось молиться с ней и о ней, быть с ней рядом.

Роб снова сел, а бомбы, которые были его мыслями, взрывались у него в мозгу. Его жизнь переменилась, неожиданно и резко. Простое стало сложным. Будущее казалось опасным, однако бесконечно более интересным, чем когда-либо прежде.

Все это произошло благодаря нескольким людям. Невозможно было понять, что двигало Лайзой, Мери Уитни и Кристой. Они жили так, словно их гнали демоны, словно они находились в вечной погоне за лунным лучом, словно бежали бешеным аллюром, охваченные почти неконтролируемым отчаянием. Его жизнь прежде никогда не была такой. Там, в Окичоби, царил покой, определенность, честная бедность семейства, живущего во славу Господа. Он боготворил своего отца, плотника, который в жизни не произнес бранного слова или подумал какую-нибудь неподобающую мысль; он души не чаял в матери, мягкой, деликатной женщине, которая никогда ни о чем не просила и не сожалеет ни об одной минуте своей жизни, милой и сладкой. Все, о чем Роб мечтал когда-либо — это быть похожими на них, быть ближе к Господу, которого они любили. Никогда не возникало ни отдаленнейшего намека на какой-либо бунт. Против чего и по какой-такой причине? Он не чувствовал нужды в утверждении своей индивидуальности. Не чувствовал потребности в деньгах, успехе, материальных вещах. Господь всегда давал ему необходимое и будет заботиться о нем и впредь. Все дело в вере.

Но здесь, возле этой странной, неистовой женщины воля Господа, его собственная воля, казалось, ослабевали. В обычных обстоятельствах это могло бы вызвать у него чувство тревоги, и, пожалуй, основания для этого имелись, однако все это было одновременно и чудесно.

Лайза пристально разглядывала его. Ревность вывела ее из самообладания. Овладела ли она ситуацией? Она надеялась, что да, потому что намеревалась устроить в этот вечер и фиесту, и передвижной праздник. Хемингуэй не смог описать такой вечер. Она собиралась это сделать. Передвижная фиеста

. Роб должен быть представлен на Саут-Бич, в самой восхитительной цепочке ресторанов и кафе во всей Америке и горячей точке будущего, и он будет показан рука об руку с девушкой, которую Майами боготворил. Она просто молилась, чтобы ухитриться не изгадить свой собственный вечер.

— Все о'кей, Лайза. Просто это твоя манера говорить обо всем. Пожалуй, я уже привык к этому. Мои родители упали бы в обморок, если бы я произнес что-нибудь подобное.

— Тебе хорошо. Моим было бы наплевать, они не стали бы и слушать.