Маятник судьбы

Кулак опустился; бюргер выбрался из-за спины своего заступника, низко поклонился генералу и залопотал по-немецки, путано объясняя, что если к нему на квартиру определили военных, то отчего же, пожалуйста, но это же не значит, чтобы выбрасывать на улицу хозяев, куда же он пойдет, ведь у него старая мать и дети, и если господа военные забрали ключи от кладовой, то пусть хотя бы выдают немного каждый день, ведь у него дети и старуха-мать…

Винцингероде стремительно шагнул к обидчику саксонца.

— Мерзавец! Негодяй!

Его рука мелькнула в воздухе, раздался резкий звук пощечины. Вздрогнув всем телом, ошеломленный Волконский перевел взгляд с удивленного офицера на побагровевшего от гнева генерала, а потом выбежал в двери.

Его душили слезы. Пробежав внутренние покои до конца, он встал у окна, выходившего в сад, спрятал лицо в ладонях и разрыдался.

Винцингероде ударил офицера! Человек, который был для него идеалом благородства, нанес оскорбление дворянину, не имевшему возможности защитить свою честь, стоя тремя ступеньками ниже в табели о рангах! Если бы Сержу сказал такое кто-нибудь другой, он не поверил бы, но он видел это собственными глазами! Только что! Собственными глазами!

Он впервые осознал, как много значит для него Винцингероде. Еще ни к одному начальнику и командиру он не испытывал такой искренней привязанности, такого сыновнего чувства. Даже к родному отцу своему он относился иначе. Конечно, он почитал отца, гордился им и старался заслужить его одобрение, но почти не знал его. «Неутомимый Волконский», как называл Григория Семеновича Суворов, сражался с турками, пока Серж учился ходить и говорить, а когда пришла пора осваивать грамоту, отец уехал губернатором в Оренбург, где и находился по сей день почти безотлучно, если не считать двухмесячного отпуска семь лет назад. Их встречи были редки; в своих письмах отец лишь посылал младшему сыну свое благословение да давал наставления самого общего характера. Maman, как понял Серж, повзрослев, препятствовала этим встречам, стыдясь «странностей» своего мужа; за последние десять лет она всего лишь раз посетила его в Оренбурге, причем привела супруга в сильное смущение своим пышным поездом. Они были полными противоположностями: Григорий Семенович — мягкий и добродушный, несмотря на отчаянную храбрость и мужество, щуплого телосложения, с поэтической душою и страстью к старой итальянской музыке; Александра Николаевна — дородная, строгая, властная, воплощение долга и дисциплины, истребивших в ней ростки всякого чувства. Она — придворная дама par excellence, он — чудак, вздумавший стать le second tome[17] Суворова. Трудно сказать, как относился бы Серж к отцу, если бы тот и его заставлял каждый день обливаться холодной водой, ходить зимой без верхнего платья и креститься на церковную маковку, становясь на колени посреди улицы; возможно, часто испытываемая неловкость перешла бы в неприязнь… Но что говорить о том, чего не было. Сыновнее почтение Сержу внушили воспитанием, оно стало частью comme il faut, проповедуемого maman. Да и разница в годах давала себя знать: отцу уже за семьдесят, Сержу нет и двадцати пяти — как им понять друг друга? Но встреча с Винцингероде перевернула жизнь петербургского повесы. В этом человеке Серж увидел то, к чему в глубине души стремился сам: независимость суждений, беспристрастность, твердость, бескорыстие, полное отсутствие спеси, снисходительное отношение к молодости и неопытности. К своим молодым подчиненным Фердинанд Федорович относился как отец, направляя и поощряя; он гордился их подвигами и никогда не приписывал себе чужих заслуг. Кстати, после сражения при Калите генерал написал представление на Волконского, ходатайствуя о генеральском чине для него, однако начальник главного штаба Петр Михайлович Волконский, женатый на родной сестре Сержа Софье, настоятельно просил Кутузова отсоветовать государю это повышение, чтобы никто не смог обвинить его в протекции шурину Эгоизм под маской справедливости! Серж так и остался полковником, получив вместо чина еще одного «Георгия»; Винцингероде утешал его как мог. При этом Волконский не считался генеральским протеже; и граф Воронцов, и Саша Бенкендорф пользовались добротой Фердинанда Федоровича, платя за нее искренней преданностью, но для Сержа снискать его доверие сделалось чуть ли не главной целью. И вот теперь…

— Что с вами случилось? — услышал он мягкий знакомый голос.

Серж быстро вытер глаза и обернулся.

— Не со мною, генерал, но с вами, — ответил он голосом, огрубевшим от слез.

— Да что же?

На лице Винцингероде было написано чистосердечное недоумение. Волконский решился:

— Генерал, вы в запальчивости сделали ужасное дело.

— Не понимаю.

— Вы дали пощечину офицеру.

— Это не офицер, а простой рядовой.

Ну конечно! Этот эртелевец прежде служил в дивизии покойного Аркадия Суворова, который велел всем офицерам носить солдатские мундиры.

— Вас, видно, ввел в заблуждение мундир без клапанов и галунов, но вы нанесли обиду офицеру.

— Неужели?

— Точно так, генерал.