Майор 'Вихрь'

- Следовательно, он не пошлет вас к черту. Он спросит, кто вы. Вы представитесь ему. Вас, фронтового корреспондента, героя Испании, Абиссинии и Египта, знают в армии. Он начнет говорить с вами. Обязательно начнет говорить. А вы его спросите только об одном - не помнит ли он своего, безмерно на него похожего отца, одного из руководителей гамбургского восстания, кандидата в члены ЦК Компартии Германии. Вы сами увидите его реакцию на ваши слова. Все дальнейшее мы берем на себя. Понимаете? Оправдание для вас - хотели дать в газету материал о том, как сын врага стал героем войны, - мальчик ходит с орденами, ему это импонирует. Вы не обязаны знать их тайн, вы - пишущий человек, вы не вызовете никаких подозрений. Пусть корреспонденцию снимает военная цензура.

(Все дальнейшее у Вихря было продумано до мелочей: за домом Либо устанавливается слежка. Телефона у него в квартире нет - он живет в пяти минутах от казармы. Куда он пойдет и пойдет ли вообще после разговора с Траубом - это первое, что обязано дать наблюдение. Если Либо целый день никуда не выйдет, тогда следует приступать ко второй стадии операции, которую Вихрь брал на себя. Если же он пойдет в гестапо - Тромпчинский предупреждает Трауба. А сам меняет квартиру. Если он пойдет к себе в штаб, тогда вопрос останется открытым. Тогда потребуется еще одна встреча писателя с Либо, тогда потребуется, чтобы Трауб срочно написал о нем восторженный материал и постарался напечатать в своей газете.)

- По-моему, из этой затеи ничего не выйдет, - сказал Трауб. - Хотя то, что вы мне рассказали, довольно занятно. На будущее это может пригодиться. Ну-ка, еще раз - с карандашиком - изложите ваш план. И подробней остановитесь на том, что мне может грозить. Последнее не от страха, а из любопытства и разумной предосторожности - надо спрятать дневники.

- Ну, это рано...

- Я не знаю, что такое рано, я знаю, что такое поздно. И потом, в вашей программе слабый пункт: с этим самым папашей Либо. Какой он? Его фото у вас есть? Я ведь его не видал ни разу в жизни.

- Фото у нас нет.

- А вдруг они мне покажут с десяток фото и спросят: "Ну, какой из них папа Либо?" Что я отвечу?

- Вы убеждены, что у них остались эти фото?

- А почему не допустить такую возможность?

- Вообще-то, эта тема для раздумья.

- В том-то и дело.

- Здесь только одно "за" - они не успеют затребовать из картотеки гестапо эти карточки, если они даже есть.

- То есть?

- Прихлопнут. По всему - очень скоро наступит конец.

- Очень вы оптимистично говорите с немцем. Осторожней надо, сердце-то у меня немецкое и мозг - тоже.

- Чем скорее наступит конец теперешним вашим хозяевам, тем будет лучше для Германии.

- Это слова, Тромп, слова... Гнев против наших вождей обратится в глумление над нацией.

- Я думаю, вы не правы.

- Ладно, милый мой представитель низшей расы, давайте попробуем спасти Краков вместе. Хоть подыхать будет не совестно. Вы, кстати, никогда не видели тот циркуль, которым наши идиоты промеряют черепа у неполноценных народов?

- Видел.

- Где?

- Меня промеряли.

- Простите.

- Завтра я заеду за вами, да?

- Видимо, заезжать за мной не стоит. Давайте мне адрес, и я там поброжу.

- Бродить не надо. Либо - человек аккуратный, он возвращается из казармы вечером между семью и семью пятнадцатью.

- А как я его узнаю?

Тромпчинский достал из кармана фотографию и положил ее на стол.

- Вот, - сказал он, - запоминайте.

- Ладно, - сказал Трауб, - попробую.

- Спасибо, писатель.

- Э, бросьте. За это не благодарят. Я это делаю для себя. Не тешьте себя надеждой, что вы меня к этому подвели. К этому меня подвел фюрер, моя фантазия и деревянные циркули, которыми промеряют полноценность.

"ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО" ГОТОВИТ УДАР