– Я не пойду, – отказался рядовой Исаев. – Красть чужие деньги нехорошо…
– А спорить со старшим по званию – хорошо? Ты, я вижу, давно по морде не получал? – удивился сержант Юдин и не очень сильно ударил рядового Исаева кулаком в лицо. – Утрись – и бегом в магазин!
– Не пойду, – прошептал окровавленными губами рядовой Исаев. – Это грех. И вы сами потом пожалеете…
– Я потом пожалею, а ты сейчас, – сказал Юдин и стал лениво избивать Исаева.
Потом он устал и послал за водкой другого солдата, так как Исаев уже не смог бы никуда пойти. Он лежал весь в крови, на грязной земле, возле груды досок, приготовленных для новой веранды. Доски очень вкусно пахли свежей сосной.
Вскоре вернулся солдат с водкой, товарищи дружно выпили обе бутылки, а потом стали воспитывать строптивого рядового Исаева. Они били его долго и азартно, пока не забили досмерти.
– И куда его? – спросил запыхавшийся солдат, глядя на мертвое тело.
– Отнесем в овраг, за участком, – сказал сержант Юдин. – А полковнику скажем, что Исаев сбежал.
– А вдруг найдут?
– Да кому он на хер нужен, этот придурок, – сплюнул сержант. – Потащили!
И они унесли мертвое тело Исаева, и бросили его в овраг, и закидали всяким мусором и лесным хворостом, а потом это всё подожгли. И когда они это делали, поднялся вдруг сильный ветер, и солнце скрылось за черными тучами, и птицы кричали так громко, так оглушительно, так тревожно…
И сгорел рядовой Исаев, но его бессмертная чистая душа вознеслась высоко-высоко, и никто не нашел его обгорелые останки, потому что никто не искал, потому что он и впрямь оказался никому не нужен, потому что вообще никто никому не нужен в этом мире, даже те, кто приходят в этот мир не случайно, не просто так, а чтобы спасти нас всех, но ведь мы не хотим спасения, мы и сами не знаем, чего хотим.
ПРИГОВОР
– Ишь, Сорока, какие стихи твоя жена тебе пишет, – сказал на прощанье майор, протягивая мне вскрытый конверт. – Сегодня пришло… Неужто сама сочинила? Вот уж обрадуется, когда вернешься.
– Так точно, гражданин майор, – сказал я, пряча конверт в карман куртки-спецовки.
Сорока – моя кликуха, от фамилии Сорокин.
– Значит, на свободу – с чистой совестью? – И майор с отеческой заботой заглянул в глубину моих ласковых глаз. – Ты же хороший парень, у тебя золотые руки. Пить не будешь – всего добьешься. В твоем Кырске сейчас такое строительство разворачивается! Дома, как грибы, растут. Я сам оттуда, знаю.
– Я тоже знаю, гражданин майор. Без работы не останусь.
– Ты, главное – с женой в мире живи. И все будет хорошо. Она тебя так любит, вон какие стихи пишет – аж завидно!
– Хотите, подарю? – Я достал из кармана конверт.
– Ты, Сорока, этим не шути.
– Извините, гражданин майор. Я тоже ее люблю. Разрешите идти?
– Не терпится? – Майор подмигнул своим розовым кроличьим глазом. – Ладно, ступай. От колонии до автовокзала – на пятом автобусе, а там на междугородний возьмешь. К утру дома будешь.
– Я знаю, гражданин майор.
– Иди… Да жену не обижай!
– Пусть она меня не обижает, – сказал я, ласково улыбаясь этому жирному кролику. – Спасибо за науку и заботу, гражданин майор.
Родной город за два года похорошел. Новые дома, фонтаны на перекрестках, скверы, а сколько машин! Ну да ничего, я себе тоже на машину заработаю. Вот только с делами неотложными разберусь.
Домой звонить не стал – пусть будет сюрприз. Посмотрим, как она меня любит, как ждет-не дождется.
А вот и мой автобус. Зашел, встал у заднего окна, любуюсь на похорошевший город.
Невольно прислушался к разговору двух молодых бабенок, что сидели рядышком, за моей спиной.
– Ну и как твой, тебя не обижает?
– Меня обидишь, как же. Да нет, он тихий, спокойный. Получку всю мне отдает, как до свадьбы договаривались…
– А мой-то, гад, дает мне только на текущие расходы. Каждое утро выдает, а вечером спрашивает – на что и сколько потратила… Жмот сраный!
– Нет, мой в этом отношении ничего. Сам у меня на пиво просит.
– Да он ангел у тебя!
– Вонючий ангел.
– Как это?
– Да так. Мыться не любит, а потеет сильно. И козлом от него несет. Я ему говорю – ты, козел, носки бы сменил! А он снимет их и по комнате раскидает…
– Ну, это пустяки.
– Ничего себе, пустяки. Меня от него тошнит. Если ты, говорю, вонючка, не будешь каждый день душ принимать, я тебя брошу.
– А он?
– Думает, я шучу. Ладно, говорит, кисуля, не ворчи. И лезет со своими вонючими поцелуями. Я кричу – иди под душ, козел! А он смеется…
– А мой – маменькин сынок. Всё для нее, для мамочки своей старается, в день по десять раз ей звонит, а мне – хоть бы раз позвонил с работы. Я хоть подохни, он не колыхнется, а мамочка только чихнет, он сразу бледнеет – что с тобой, мамуля, ты не простыла? У-у, так бы их обоих и убила!