Майский сон о счастье

А потом мы перебрались в дом, и раздвинули большой стол, и долго еще сидели пьяной дружной компанией, крича и смеясь, и перебивая друг друга, засыпая и пробуждаясь, выпивая по стаканчику из бездонных волшебных бутылок и закусывая плавлеными сырками и огородной редиской.

Главный врач и Таня Пирожкова, крепко обнявшись, пели заунывно и протяжно:

– Деревенька моя! Деревенька родна-а-а-ая!..

А Тимофей Бабай декламировал, размахивая грязными пальцами и заливаясь пьяными слезами:

– Прощай, мой Кырск! Прощай, весна и детство!Прощайте, беспощадные друзья!Где б ни был я – мне никуда не детьсяОт вас, как вам – не деться от меня.

Прощай, мой Кырск! Ты был гостеприименИ добр сибирской щедрой добротой.Я – твой поэт, твой летописец Пимен,Я твой судья – и вечный узник твой!..

– Молодец! Гений! – кричал я и лез обниматься. – Тимоха, дай я тебя поцелую!.. Давно бы так… а то все писал какую-то пошлятину… Читай дальше!

– Дальше я не помню, – вздыхал Бабай. – Дальше про любовь… но я все забыл… честное слово.

– Ну, завтра вспомнишь – обязательно прочтешь.

– Друг мой! Брат мой! Усталый страдающий бра-а-ат!..

А уже под утро, когда все спали, сидя за столом (один лишь Королев свалился на пол) – в комнату вошла разгневанная Катюша, моя далекая и почти забытая жена.

– Оч-чень хорошо, – сказала она, глядя на меня в упор. – Очень красиво. Так вот зачем ты рвался из Кырска?.. вольной жизни захотелось? У-у, гад! – И она замахнулась узкой ладошкой, но я увернулся – и отскочил в сторону.

– Как ты здесь очутилась? – испуганно прошептал я.

– Не важно… А ты думал – всё? Думал – избавился от меня, от законной жены? – продолжала Катюша, и губы ее дрожали. – Подлец! Эгоист!

– Тс-с-с… Не кричи, людей разбудишь… они ж ни в чем не виноваты, – и я покосился на спящих. – Выйдем на крыльцо – там и поговорим.

Мы вышли.

Уже светало. Воздух был влажный, прохладный. Появились первые прохожие, из-за угла выкатил первый автобус. Я стоял на крыльце, глядел на просыпающийся город – и смутная тревога вдруг сжала мое сердце.

– Послушай… – прошептал я, не оборачиваясь. – Тебе не кажется странным…

– Алик, неужели все кончилось? – надрывно произнесла Катюша из-за моего плеча. – Почему ты бежишь от меня?.. почему?

– Да постой ты… послушай, тебе не кажется, что вокруг…

– Алик! Почему ты такой жестокий?..

– Замолчи! Скажи мне лучше – где мы находимся?!

Катюша молчала.

– Смотри – это же кырский автобус! – воскликнул я, пугаясь. – Рейс тридцатый, до станции «Октябрьская»… что за чертовщина?

Катюша молчала.

– И улица очень знакомая… и эти дома… смотри! – на крыше неоновый лозунг: «Превратим Кырск в город высокой культуры!» Ты видишь? Где мы находимся? Катя, где я сейчас?

– Правильно угадал – это Кырск, – сказала Катюша странным басом, – это Кырск, потому что Дмитров – всего лишь пригород Кырска…

– А Москва?

– Москва? Какая Москва? Нет никакой Москвы… это лишь романтический символ, метафора.

– Что за бред? – повернулся я к ней, и увидел, что вместо Катюши на крыльце стоит незнакомый старик – бледнолицый, седобородый, в круглых очках. – А где Катя?

– Не пугайся, – сказал старик, тихонько смеясь и чуть дергаясь от нервного тика. – Главное – ничего не бойся. Понял? Не бойся – и ты будешь счастлив. Страх – вот что мешает тебе жить.

– Да кто вы такой? – закричал я, подбегая к нему, но старик остановил меня холодной рукой. Он лишь кончиком пальца коснулся моего плеча – а я содрогнулся от ледяного озноба.

– Я князь Кропоткин, – строго сказал старик. – Петр Алексеевич Кропоткин. Себя можешь не называть – все равно не запомню.

– Неужели… неужели я сошел с ума?.. – прошептал я, цепенея от ужаса.

– Что, испугался? Жалкий трус… Ты всю жизнь думал лишь о себе, о своем удобстве и благополучии, – укоризненно произнес Кропоткин. – А это нехорошо. Ты утешал себя мыслями, будто ты бескорыстен, чист и лишен тщеславия… а был просто слаб и ленив! Заботился только о своем душевном комфорте… уклонялся от любого конфликта… от малейшей борьбы… и чем же ты гордишься? Ну, почему молчишь? Где твое красноречие? Хотел убежать из родного города, от семьи, от близких – а зачем? Чтобы стать свободным? От самого себя?.. Никогда, никогда, никогда ты не будешь свободным – потому что ты раб своей робкой плоти. Пропащий ты человек!..

Я, конечно, хотел с ним поспорить, – но Кропоткин сошел с крыльца, махнул рукой – и исчез, растаял в утреннем сером тумане.