Махатма Ганди

На следующий день дела пошли еще хуже и решимость Ганди была подвергнута суровому испытанию. Впервые с тех пор, как он стал взрослым, его побили. Из Чарлзтауна в Йоханнесбург поезда не ходили, надо было ехать дилижансом. «Пассажиров надо было разместить внутри дилижанса, но так как я был для них “кули”, да еще не здешний, то “проводник”, как называли белого, распоряжавшегося дилижансом, решил, что меня не следует сажать вместе с белыми пассажирами. В дилижансе было еще два сиденья по обе стороны от козел. Обычно проводник занимал одно из наружных мест. На этот раз он сел внутри дилижанса, а меня посадил на свое место. Я понимал, что это полнейший произвол и издевательство, но счел за лучшее промолчать. Я бы все равно не добился, чтобы меня пустили в дилижанс, а если бы я стал спорить, дилижанс ушел бы без меня. Я потерял бы еще день, и только небу известно, не повторилась ли бы эта история и на следующий день. Поэтому, как ни кипело у меня все внутри, я благоразумно уселся рядом с кучером». Следующая стадия: еще большее унижение. «Проводнику захотелось сесть на мое место, чтобы покурить, а может быть, просто подышать свежим воздухом. Взяв у кучера кусок грязной мешковины, он разостлал его на подножке и, обращаясь ко мне, сказал: “Сами, ты сядешь здесь, а я хочу сидеть рядом с кучером”». Разумеется, Ганди, верный своим представлениям о достоинстве, отказался. И даже произнес речь о своих правах, то есть о том, чтобы ехать внутри. «В то время как я с трудом выговаривал эти слова, проводник набросился на меня и надавал мне хороших затрещин, затем схватил за руку и попытался стащить вниз. Я вцепился в медные поручни козел и решил не выпускать их, даже с риском переломать руки. Пассажиры были свидетелями этой сцены — они видели, как этот человек бранил и бил меня, в то время как я не проронил ни слова»[54]. Уточним, что проводник был сильным, а Ганди тщедушным, и пассажиры, сжалившись, в конце концов стали заступаться за него: эта сцена предвещает множество других, еще более тяжелых и болезненных, поскольку в конце часто маячила смерть, — во время сатьяграхи

[55], устраиваемой Ганди. «Это была классическая сцена; спокойное мужество и человеческое достоинство против расистской наглости и грубой силы»[56]

.

Прибыв в Преторию, 23-летний Ганди организовал с помощью одного влиятельного лица собрание всех индийцев в городе, чтобы обрисовать им их положение в Трансваале.

«Шет Тайиб Ходжи Хан Мухаммад занимал в Претории такое же положение, как Дада Абдулла в Натале. Ни одно общественное начинание не обходилось без него. Я познакомился с ним в первую же неделю и сказал, что намерен сблизиться со всеми индийцами в Претории»[57].

Несколько лет спустя решение такого рода погрузило бы всех заинтересованных лиц в неустанную деятельность и ознаменовалось бы в конечном счете важной реформой.

Ганди произнес речь на тему, которая стала ему близка, — «О честности в делах». Нужно было восстановить подмоченную репутацию беспринципных индийских купцов, которые утверждали, что «истина и бизнес несовместимы», а тем самым причиняли вред тысячам своих соотечественников, о которых судили по ним. И потом, Ганди не мог допустить рассуждений о том, что практические дела — это одно, а религия — совсем другое. Итак, прочитав индийцам нотацию с целью «пробудить в купцах сознание долга, которое им вдвойне необходимо», призвав их соблюдать гигиену (что было очень важно для англичан) и доказав, что различиями между индусами, мусульманами, фарси, христианами можно пренебречь, он предложил им создать ассоциацию, которой он посвятит все свое свободное время: ее целью будет делать представления властям относительно притеснений, которым подвергалась индийская община. Чтобы доказать серьезность своих намерений, он предложил обучать английскому языку всех, кто пожелает. О степени ответственности судят по готовности взять на себя практические заботы; жизнь Ганди, реформатора-прагматика, входившего в организацию всех дел до мельчайших подробностей, с лихвой это подтвердила.

Это выступление имело большой успех.