Макорин жених

— Сходим. Как не поможет. Она этих спектаклей в городе видала тысячи, ей полдела.

Другие возражали.

— Так она вам и станет представляться! Учительша же… И добавляли:

— Да и старая епархиалка. Их на клиросе[15] петь учили, а не на сцене ломаться.

Все-таки решили рискнуть, послать к Екатерине Ивановне делегацию. Главным ходатаем назначили Митю — он тоже не лаптем щи хлебает, киномеханик, не шутите! С ним учительница не захочет, да будет разговаривать. Митя согласился пойти, хотя в душе и потрухивал. Ведь не так еще давно он дрожал перед Екатериной Ивановной у классной доски и не раз, бывало, выводил ее из терпения своими дерзостями. Ах, да что вспоминать, нынче он взрослый, как-никак тоже с образованием, к тому же комсомолец. Пошли. Когда переступили порог маленькой комнатки учительницы, Митя почувствовал себя школьником и произнес: «Здравствуйте, Екатерина Ивановна!» — совсем так, как бывало в ученические годы. И от смущения покраснел. А Екатерина Ивановна ничего этого не заметила или не хотела заметить, поздоровалась почтительно, как и положено здороваться со взрослыми, усадила всех на стулья, сама села напротив. Митя набрался духу и выпалил:

— Мы к вам, Екатерина Ивановна, по делу. Спектакль хотим ставить и просим вас быть руководительницей.

Неожиданная просьба смутила учительницу.

— Что вы…

Она по привычке чуть не сказала «ребята», но спохватилась и поправилась:

— Что вы, товарищи! Какой же из меня режиссер. Не смогу я…

Тут вся делегация дружно на нее набросилась:

— Сможете, Екатерина Ивановна! Вы в театрах бывали. Нам вы только растолкуйте, мы все сделаем. Не уйдем, Екатерина Ивановна, пока не согласитесь.

— Ну хорошо, а где же вы хотите устроить ваш театр? — стала сдаваться учительница. Ребята это почувствовали. Наперебой они начали с азартом объяснять:

— За хлебной магазеей[16] старые ярмарочные амбары остались. Знаете? Просторные, высокие. Без потолков только. Но это ничего, от дождя и крыша защитит, а пока до зимы и так тепло будет. Сцену мы настелем, декорации намалевать тоже сумеем, у нас художники есть.

Ребята посмотрели на Митю. Тот снова вспыхнул.

— Какой я художник, — промямлил он. — Афишу-то нарисую как-нибудь. Вот Сима Кубасов, сын попа… простите, священника, — быстро поправился Митя. — Он хорошо рисует, может и масляными.

— Я это знаю, — подтвердила учительница. — А он согласится?

Согласится ли сын попа участвовать в затее, ребята не знали. Им это и в голову раньше не приходило. Но Митя быстро нашелся.

— Мы вас, Екатерина Ивановна, попросим с ним переговорить. Вам-то он даст согласие.

— Что ж, я, чем могу, помогу вам. Только уж как получится, не посетуйте.

2

Ах, с каким жаром взялась молодежь за подготовку спектакля! Задолго до начала репетиций была намалевана красочная афиша во весь простенок потребиловки. Впрочем, о предстоящем событии еще раньше знала деревенская округа. Новое, мудреное, пока еще совсем не понятное слово «спектакль» повторялось и у колодца, и на гумне в минуты отдыха, и вечерами на посиделках, и за столом вокруг дымящейся каши-поварихи. Девчата гадали, что это такое, и нетерпеливо ждали дня, когда загадка откроется. Мужики усмехались, качали головами: «Опять эта комсомолия чего-то чудное придумала». Старухи крестились: «Как бы греха не вышло, прости господи…»

А у доморощенных артистов шел великий спор: что ставить? В бедненькой школьной библиотеке нашелся томик Пушкина с трагедией «Борис Годунов». Отыскали «Бедность не порок» Островского. В одной из чеховских книг кто-то обнаружил пьесу «На большой дороге». «Бориса Годунова» большинство отвергло сразу: про царя не дело комсомольцам спектакли ставить. Заглавие пьесы Островского привлекало, но очень уж она длинна, разве выучишь такие роли! А вот эта, про большую дорогу, и коротенькая, и смешное есть, и страшное. В самый раз для начала. Так и решили ставить «На большой дороге». Когда же стали распределять роли, выяснилось, что главную женскую роль играть некому. Девчата, желающие играть, были, но не оказалось матерей, которые бы позволили своим дочкам «ломаться на посмешище перед всем народом». Препятствие казалось непреодолимым. Но выход в конце концов все-таки нашелся. Митя пошел к Макоре, и она согласилась.

— Вы только подучите меня. А то я ни слова молвить, ни шагу шагнуть не сумею, наверно. Буду вот штёкать да окать по-нашему, по-деревенскому…

— Ну, как сумеешь, — успокоил Митя. — У нас не ахти какой императорский театр. Привыкнешь постепенно.

— Да, я переимчивая, — согласилась Макора. — Другой раз сама, одна начну по-городскому говорить — и выходит. Не такие уж мы непути…