Макрохристианский мир в эпоху глобализации

К кому, риторически вопрошает французский интеллектуал, «может обратиться в Соединенных Штатах человек или группа людей, ставших жертвами несправедливости? К общественному мнению? Но оно отражает убеждения большинства. К законодательному корпусу? Но он представляет большинство и слепо ему повинуется. К исполнительной власти? Но она назначается большинством и является пассивным инструментом в его руках. К силам порядка? Но сила порядка — это не что иное, как вооруженное большинство. К суду присяжных? Но суд присяжных — это большинство, обладающее правом выносить приговоры. Даже судьи в некоторых штатах избираются большинством. Таким образом, как бы несправедливо или неразумно с вами ни поступили, у вас есть только одна возможность — подчиниться»480.

Попутно заметим, что при таком положении дел для установления некоей группой своей власти над американским обществом необходимо было научиться манипулировать общественным мнением, исподволь навязывать большинству определенные мысли и убеждения, представляющиеся ему как органически его собственные. Для этого нужны были крупные средства и соответствующие пиар–технологии. То и другое в органической взаимосвязи развилось в США до невиданных в мировом масштабе размеров в течение XX в. и определяет политическую жизнь страны и ее поведение на международной арене сегодня.

Но вернемся к состоянию североамериканского общества второй четверти XIX в., когда в этой стране крупных состояний (если не считать плантаторских владений) и отработанных технологий манипуляции общественным мнением еще практически не было. Негативные явления всесилия власти большинства, приводящего как к деспотизму законодателей, так и к произволу государственных служащих, были заметны уже тогда. В первую очередь они проявлялись в унификации, стандартизации мышления, невиданном в монархической Европе.

Монархи, констатирует А. де Токвиль, даже обладая неограниченной властью, «не могут помешать распространению в своих государствах и даже при своих дворах некоторых враждебных им идей. В Америке же дело обстоит иначе: до тех пор, пока большинство не имеет единого мнения по какому-либо вопросу, он обсуждается. Но как только оно высказывает окончательное суждение, все замолкают и создается впечатление, что все, и сторонники, и противники, разделяют его. Это легко объясняется: не существует монарха, обладающего достаточной властью для того, чтобы объединить все силы общества и побороть любое сопротивление, тогда как большинство, пользующееся правом создавать законы и приводить их в исполнение, легко может это сделать.

Кроме того, монарх обладает лишь материальной силой: он может не допустить каких-либо действий, но не имеет влияния на волю людей. Что касается большинства, то оно располагает как материальной, так и моральной силой, оно не только пресекает какие-либо действия, но, воздействуя на волю, может лишить желания действовать.

Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке»481

.

Всесилие большинства, резюмирует французский интеллектуал, у «которого часто вкусы и наклонности деспота»482, таит в себе самую большую опасность для североамериканских штатов. «Если когда-либо Америка потеряет свободу, то винить за это надо будет всевластие большинства»483

, манипулируемого, как можно добавить сегодня, крупным капиталом при помощи электронных средств массовой информации и изощреннейших пиар–технологий. Иными словами, североамериканская демократия чревата тиранией, более того, в современной терминологии, тоталитаризмом.

Тем самым А. де Токвиль в своем анализе демократии, понимаемой как власть большинства, приходит к тем же выводам, что и Платон, показавший в VIII книге своего «Государства» как «пустоту души» «акрополя» «демократического человека», в которой нет «ни знаний, ни хороших навыков»484, так и то, как народ «попадает в услужение к деспотической власти и свою неумеренную свободу меняет на самое тяжелое и горькое рабство»485.