Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Конфронтация с Советским Союзом во многом определяла не только внешнюю, но и внутреннюю политику Соединенных Штатов с конца 1940 по конец 1980‑х гг. Их противоборство имело классический геополитический характер борьбы телурократии, суши, «сердца мира» и талассократии, моря, «мирового острова». Экономическое превосходство США в сочетании с быстрым и эффективным внедрением в производство и военную сферу новейших, в частности информационных, технологий определило их победу над распавшимся в 1991 г. СССР.

Внедрение в экономическую жизнь США в 1930‑х гг. принципов государственной регуляции, дополнявших рыночные механизмы саморегуляции и компенсировавшие их недостатки, обеспечило стабильный рост американской экономики и уровня жизни населения страны на несколько десятилетий. Импульс, данный Соединенным Штатам «новым курсом» Ф. Рузвельта, определил системные преобразования всего американского общества.

В течение 1930 – 50‑х гг. американцы, как констатирует М. Лернер, «до неузнаваемости изменили семейные обычаи, демографическую ситуацию, городские окраины, систему энергоснабжения, промышленность, деятельность корпораций, профсоюзы, классовую стратификацию и средства массовой информации. В эти годы Америка плодила детей и автомобили, развивала атомную энергетику для мирных и военных нужд, строила автоматизированные заводы, формировала новый средний класс, заполняла толпами студентов университетские аудитории, устраивала телевизионные выборы, азартно следила за биржевыми сводками, взвинчивала налоги и купалась в финансовых доходах»553

.

В результате сложилась ситуация, когда столь неразрывно связанный с образом США индивидуализм перестал существовать «в своей классической, предпринимательской форме, однако благополучие индивида остается для большинства критерием того, как функционирует общество. Народ понимает, что средства для достижения цели могут быть коллективными, но результатом должно быть исполнение сугубо индивидуальных желаний»554. В традиционных подозрительных по отношению к государству настроениях также произошли перемены. Идея слабого государства была вынуждена уступить место представлениям о таком государстве, которое способно руководить общественным целым в беспокойном, исполненном угроз и вызовов мире.

В такой ситуации государство выступало в качестве ведущей силы национальной консолидации, всячески содействуя экономическому прогрессу, разработке и внедрению новейших, в том числе в послевоенные десятилетия — информационных технологий. Благодаря умелому сочетанию взаимодополняющих друг друга рыночных и государственных регуляторов экономической жизни Северная Америка в послевоенные десятилетия «опровергла марксистскую догму, согласно которой капитализм загнивает в силу своих внутренних противоречий. Ее богачи становились еще богаче, но они позволяли государству отбирать у них большую часть их дохода с помощью налогов, а их собственное потребление составляло лишь крохотную долю в общем национальном продукте. Ее бедняки, вопреки марксистской догме, не становились еще беднее — фактически их условия жизни неуклонно улучшались. В результате в Америке сложилась нация, состоявшая преимущественно из представителей среднего класса, притом ее средний класс имел жизненный уровень, доступный ранее только богачам других наций»555.

Однако к концу 1970‑х гг. такого рода кейнсианская модель смешанной экономики во многом исчерпала себя. Государственное вмешательство в экономику, порой мелочно регламентирующее поведение предпринимателей, всегда чревато ростом бюрократизма и коррупции при сдерживании частной инициативы. К тому же громоздкие и дорогостоящие социальные программы были далеко не всегда эффективными.

Эти и другие обстоятельства породили в американском обществе в начале 1980‑х гг. сильное неудовольствие государственным вмешательством в экономическую жизнь. Последнее породило феномен Р. Рейгана. Он и его окружение утверждали, что правительство ограничивает свободу предпринимательства и сковывает частную инициативу, что оно неэффективно, коррумпировано, разбазаривает государственные средства. За государством следует, якобы, сохранить лишь функцию охраны правопорядка, ибо в больших масштабах оно вредно и обременительно для общества. Все эти постулаты легли в основу рейганизма556.

Однако на практике, как констатирует А. М. Шлезингер, рейгановские изменения в экономической политике привели лишь к созданию колоссального бюджетного дефицита за счет повышения оборонных расходов при одновременном снижении налогов. Бюджетный дефицит, в свою очередь, дал ему повод для ограничения функций правительства и приватизации, по сути — распродажи с аукциона движимой и недвижимой собственности государства и его учреждений. Это была, по выражению Г. Макмиллана, политика «распродажи семейного серебра»557. Насущных социально–экономических проблем Америки она решить не могла.