Он жил все той же, как я мог убедиться, случайной, легкой, беззаботно-рассеянной жизнью: жизнью, еще и еще раз, уводившей его все дальше от того, к чему он по-прежнему — по-прежнему, конечно, стремился, — но и от всего того, разумеется, с чем он, Макс, — нет, не пытался по-прежнему справиться, — от искомой собранности, от самой возможности: остановиться, помедлить, — но и от ощущения бессилия, невозможности: помедлить, остановиться, — жизнью (так думаю я теперь…) — уводившей его, среди прочего, и от той, принудительно-обязательной, подавляюще-безусловной, решительно-неописуемой, — от той, тоже, если угодно, жизни, — не-жиз-ни, если угодно, — к которой он был причастен, конечно, по-прежнему, как был к ней причастен и я (я: живущий теперь, здесь, поворачивая обратно…) — и, на свой лад, Алексей, к примеру, Иванович, — и, на свой, скажем, Вера, — к которой, короче, все мы были причастны, в которой все мы участвовали и которой он, Макс, по-прежнему, каждое, почти каждое утро, платил свою, если угодно, дань: в тоске и в спешке, с отвращением, ненавистью, мучительным — все более мучительным чувством зависимости. Да, каждое, почти каждое утро, по-прежнему, посещал он, конечно, свое — скажем так — учебное — так сказать — заведение, где его ничему, разумеется, не научили и которое, еще и еще раз, он рассматривал, в первую очередь, как простое средство спасения от несравненно более страшного. В самом деле, он, Макс (изнывавший — как и я — на каких-то, вполне бессмысленных лекциях, на каких-то — роман полагает, роман же и снимает запреты — чудовищных в своей бессмысленности собраниях, куда почти насильно заставляли его ходить…) — он не мог, разумеется, все это просто-напросто
Вот так же и он, Макс: каждый, почти каждый день встречался он с кем-нибудь; вместе с кем-то ехал к кому-то; из гостей в гости; как можно позже возвращался домой; как можно реже оставался один.