Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох

Впрочем, эти громкие заявления Вебера не нашли отражения в его научных работах: он не стал облекать их в форму книги. Говоря словами Поля Валери, можно сказать, что глупость не была его сильной стороной. В первый год войны он не издает ни одной строчки о современных событиях, а вместо этого продолжает работать над «Хозяйственной этикой мировых религий»: первый том, посвященный конфуцианству, должен был уже пойти в печать. Когда правительство Италии расторгает союз с Германией и Австрией и объявляет бывшим союзникам войну, Вебер пишет в одном из писем, что теперь конфликт может затянуться надолго. Не дожидаясь окончания службы в администрации госпиталя в октябре 1915 года, Вебер ходатайствует о получении места советника в немецком военном управлении в Брюсселе, а также должности эксперта по Восточной Европе в Берлине: «Еще год назад кто бы мог подумать, что вся Польша и половина Литвы будут нашими? Это грандиозно — обидно оставаться „в стороне“». Он предлагает предоставить независимость Польше и Прибалтике, чтобы использовать их как буферную зону между Германией и Россией. Ни ту ни другую должность он не получает и в связи с этим пребывает в крайне дурном настроении. Роберту Михельсу, который теперь является профессором в Италии и в связи с войной вынужден покинуть редакционную коллегию «Архива», Вебер в весьма грубой форме советует воздержаться от комментариев по поводу условий мирного договора. Когда Михельс в одной из швейцарских газет публикует критическую статью под названием «Об одном немце», Вебер находит такое поведение тошнотворным и заявляет свой протест против того, чтобы «какой–то иностранец оскорблял мою страну». В такой ситуации сделанное несколько позже заявление о расторжении дружбы — это не более чем формальность. В то же время Зомбарту, жаловавшемуся на то, что в «Архиве» «право голоса имеет лишь международное социал–демократическое еврейство», Вебер дает понять, что националистическое безумие Зомбарта его удивляет и в содержательном плане не имеет под собой никаких оснований. Однако здесь дело обходится без заносчивых упреков — по всей видимости, антисемитизм был в его глазах не таким отталкивающим, как критика патриотического пафоса^[632]

.

Но за что же, с точки зрения Вебера, велась эта война? Его первые комментарии на этот счет выдержаны совершенно в ином тоне, нежели его частные высказывания: это короткое, так никогда и не опубликованное эссе на тему мирного договора и статья про внешнюю политику Бисмарка. Уже зимой 1915 года Веберу кажется, что настало время для заключения мира, однако, поскольку обсуждать цели войны было запрещено, свои аргументы он может изложить лишь в форме исторического экскурса. Продолжение войны неприемлемо для Вебера по экономическим причинам: государство потребляет больше, чем инвестирует, нация отвыкает от производительного труда, статус экономической сверхдержавы переходит к Америке^[633]

. И здесь Вебер начинает анализировать те геополитические условия, при которых было бы возможно завершение войны. Выглядит это так: мир возможен только в том случае, если какая–нибудь из великих держав избавится от неприязни к Германии, а поскольку Россия всегда будет представлять для Германии опасность, необходимо снижение напряженности на Западе. Ради этого, наверное, следовало бы отказаться от аннексии Бельгии, так как это государство имеет морскую границу с Англией, а на юге граничит с Францией, и немецкая экспансия в этом регионе привела бы к необратимому сближению Англии и Франции. Вебер, впрочем, приветствует оккупацию Бельгии, поскольку эта страна, официально сохраняя авторитет, фактически в одностороннем порядке сблизилась с западными державами, хотя не исключено, что она делает это лишь для того, чтобы иметь у себя в руках гарантии собственной безопасности.