Макушка лета

Из-под жгущихся ног халцедоны свистят,Сердолики, опалы, агаты.Над волнами дельфины зеркально блестят.По холмам облаков перекаты.

Д а р д ы к и н. Чего замолчали, Наташа?

Н а т а л ь я. Можете воспринять не так, как следует.

Д а р д ы к и н. Не подумаю плохого.

Ты взмахнула руками, как в мечту поднялась.На ресницах лучей золотинки.Мы танцуем вальс, мы танцуем вальс.А потом мы завихрим лезгинку.Стремимся. Резвимся. Все жгучей.Кружливо. Туманно. Падуче.Золочены солнцем. И томны.Скажи мне:                   зачем мы и кто мы?

Д а р д ы к и н. Что тут скажешь?

Н а т а л ь я. Ничего не надо говорить.

Д а р д ы к и н. С большим чувством написал и точно.

Н а т а л ь я. Экий вы... От оценки даже цветы вянут.

Д а р д ы к и н. Молчу. Наташа, сбегать за шампанским?

Н а т а л ь я. Шампанское вероломно.

Д а р д ы к и н. Что вы имеете в виду?

Н а т а л ь я. Чего я только не имею в виду.

Д а р д ы к и н. Почему ваших предков, айнов, Марат Денисович не упомянул в стихе?

Н а т а л ь я. Дайте-ка сигарету.

Д а р д ы к и н. Четыре года не курили... Зачем?

Н а т а л ь я. Бросила, чтоб Марат бросил. Теперь отпала надобность. Мы с вами спирту выпьем. Еще хочу прочесть.

Д а р д ы к и н. И я разохотился. После школы живу без стихов.

Н а т а л ь я. Жена была библиотекарем. Как так?

Столешница льдисто-гладкая. По ней, раздраженно толкнутая Дардыкиным, просвистела пачка сигарет, прошеборшал спичечный коробок.

Наталья не взглянула на Дардыкина. Как бы вспоминая, медленно принялась читать стихотворение. Мало-помалу она набирает мелодический разгон, и звучит светло то, о чем написал Марат Касьянов во время их обоюдной радости.

В Планерское входит лето.

По горам —Горицветы, горицветыТут и там, тут и там.Горицвет, он цветом в вина —Рислинг и мускат,В гроздья зимние рябины,В ветровой закат.В чашечке его лощенойБродят сны детей,И нектар здесь пьет точеныйГорный соловей.Мы с тобой легки на ногу,А душой чисты.Восхождение, ей-богу,В небо красоты!Скал сиреневые зубья,

Ты, Сюрю-Кая,Любы мы тебе, не любы льЯ и Ташенька моя?— Хоть молчат твои вершины(Камень, он — молчун),Ты запомни наше имя! —Пику я кричу.— Слышу, слышу. Чу.— То-то, режущая тучи,Ветры пополам!Я, взаимностью могучий,По зубцам как дам!Сквозняков по травам шорох,Всплески, блески, вольный бег,Мы с тобой забыли город,Наши судьбы, у которыхРазны мир, среда и век.

Ну, а все же мы не розны.В это ты поверь.Тяготением межзвезднымНе растащишь нас теперь.Коктебель в сады закручен.Бухты предночная стынь.Гор задумчивые кручи.Киммерийская полынь.

Н а т а л ь я. Почти все из Планерского идут загорать и купаться к подошве Кара-Дага. А мы ходили за мыс Хамелеон. Как раз там и сочинил Марат речитативную песню «Химеры». (Устанавливает ролик на магнитофон.) Поет Марат, подмурлыкиваю я.

 

На песке стоит транзисторный приемник с выдвинутой антенной. Береговой изгиб пустынен.

Наталья и Марат танцуют на песке неподалеку от приемника. Они вращаются то на фоне сизого в эти минуты мыса Хамелеон, то на фоне горы, на которой похоронен поэт Максимилиан Волошин.

Разом, как будто кто-то незримый и всевластный повелел, они бросаются к ластам и маскам. И вот они в море. Снизу жемчужно искрятся ставридки, одиночные кефали, рыба-игла, вьющаяся возле гривки водорослей. Дно песчаное, гофрированное, напоминает пустыню.

Она нырнула, заметив огромного краба. Краб — удирать. Она всплыла к поверхности, потеребила Марата за плечо, указала туда, где углядела краба.

Нырнули вместе.

Краб хотел зарыться в песок, не успел — они были близко. Грозный и отчаянный, он развел внушительно громадные клешни.