Малая земля

— Об этом никто не знает и знать пока не должен, — продолжал Куников. — Понял? А теперь давай обсудим создавшееся положение. Вот смотри на план города и его окрестностей. Оборона наша проходит вот тут. Где твой пост? Ara, хорошо подобрал местечко. Артиллерийский огонь надо вести на окаймление нашей обороны. К утру сообщи своим координаты по дуге. Передай мое спасибо Малахову, Матюшенко, Зубкову и летчикам Ефимова, скажи им, что надеюсь, огонек завтра будет не хуже. Передай радиограмму Свердлову.

Он подал листок из блокнота. Воронкин прочитал: «Начальнику штаба базы. Личного состава в строю чуть больше восьмисот человек. Мало патронов ППШ. Минометов много, а мин 50 мм и 82 мм нет, это задерживает наступление».

Вошел старшина боепитания. У него был озабоченный вид. Шапка заломлена на затылок. Куников повернулся к нему.

— У Тарановского не хватает патронов. Надо доставить.

— Есть доставить.

Воронкин понял, что разговор с ним окончен. Попрощавшись, он вышел из блиндажа.

Вернувшись на свой чердак, он увидел, что радист сидел нахохлившись, с автоматом в руке.

— Отдыхай, Кудий, — сказал ему лейтенант. — А я пока подежурю.

— Вам бы тоже надо отдохнуть.

— Мне пока нельзя. Надо подготовить координаты и сообщить их в дивизион. Спи.

На вахту заступил младший радист Иовенко. Кудий не стал спускаться вниз, а завернулся в плащ-палатку, лег около трубы и сразу же уснул.

3

Утренний «концерт» начали немецкие артиллеристы. Воронкин проснулся и недовольно поморщился:

— Нет, чтобы дать еще полчасика поспать. Ну, делать нечего, надо приниматься за работу. Что нового, Кудий?

— По-моему, у немцев прибавилось орудий, — ответил тот.

— Логично. Этого следовало ожидать. Эх, сейчас бы горяченького борща или хотя бы чаю.

Поеживаясь от холода, лейтенант стал осматривать в бинокль местность. Его внимание привлек большой каменный дом с вышкой на крыше. Непонятно, для чего эта вышка построена. Пронаблюдав несколько минут, лейтенант решил, что в этом доме находится вражеский корректировщик. Пора вызывать дивизион. Воронкин повернулся к радисту:

— Вызывай Зубкова и спустись вниз, готовьте завтрак. Пока наши лупят, мы спокойно подзаправимся. День предстоит тяжеленький, вряд ли сумеем пообедать.

Огонь на окаймление получился эффективным. Вышка у каменного дома была сметена, скопления немцев рассеяны. Обычно неразговорчивый и неулыбчивый, Кудий на этот раз восхищенно воскликнул:

— Вот дают! Класс!

— Передай, пока хватит, — час спустя сказал Воронкин.

Покурив, он опять прильнул к биноклю.

— Вас просит какой-то друг, — сообщил радист.

Воронкин надел наушники.

— Кто мной интересуется? Говорит Воронкин.

— Привет, отделенный. По следам славы нашел тебя даже в эфире.

— Кто говорит?

— Угадай.

— Не могу. Помехи в эфире искажают голос.

— Мунин говорит. Помнишь?

— Здорово, Мунин. Помню, конечно.

— Ты где сидишь?

— Поблизости, — настораживаясь, уклончиво ответил Воронкин. — А ты?

— Невдалеке от тебя. Здорово ты ощетинился огневым ежом. К тебе не подступишься. Все-таки где ты сидишь? На чердаке?

Сильные помехи помешали дальнейшему разговору.

— Кто это с вами говорил? — поинтересовался радист.

Воронкин ответил, что разговаривал с бывшим однокашником по военному училищу.

— А чего он выспрашивал, где находимся? Не понимает, что ли? Только придурку непонятно.

Лейтенант кинул на него быстрый взгляд. Верно говорит радист. Ведь его все немецкие рации слушают. Могли подслушать и запеленговать, а потом обрушить огонь на его пост. Ах, этот Мунин, чуть ли не ввел в грех.

Мунин, Мунин… Конечно, Воронкин помнит его, хотя симпатии к нему никогда не питал. Лейтенанту вспомнилось Севастопольское военно-морское артиллерийское училище. Он был на четвертом курсе. Курсантов четвертого курса назначали командирами отделений на младшие курсы. В отделении Воронкина было двенадцать курсантов третьего курса. Был среди них и курсант Мунин, всегда подтянутый парень, отличник учебы, пример для остальных по дисциплине. Но Воронкину он не нравился. Мунин каждый вечер докладывал командиру отделения о поведении курсантов, разговорах среди них. Чувствовалось, что ему нравится это, а Воронкин каждый раз морщился — не терпел он сплетников и доносчиков. Однажды Мунин доложил ему: «Курсант Романов написал на линейке: «Прощай, молодость и жизнь». Это симптом неустойчивости. Надо реагировать». Воронкин сказал: «Хорошо», а про себя подумал: «Ну и свинья же ты, Мунин». Реагировать он не стал. Через день Воронкина вызвал комиссар и сделал ему внушение: «Почему не опираешься на актив, оставляешь сигналы без внимания?» Пришлось признавать вину. «Ладно же, я тебе, Мунин, когда-нибудь среагирую», — решил Воронкин. Но у Мунина всегда все было в порядке. В образцовом порядке. Надо думать, что и он не питал теплых чувств к своему командиру. Чего же он сейчас так обрадовался встрече в эфире?

Размышления лейтенанта прервали звуки самолета. Это над Станичкой появился корректировщик «фокке-вульф», «рама», как ее называли фронтовики.