Малахитовая шкатулка

— К мелкому у парня большая охота и глаз на редкость. Может, он углядит, что поправить надо.

Коготок на это не уверился.

— Твои-то, — говорит, — выученики всегда на колокольне муху разглядят, а под носом у себя разобрать не могут. Давно ли твой-то хвалёный на срезе гармошку оставил. Забыл?

— С полгода с той поры прошло. Можно и забыть такой пустяк, — отвечает Игнатий Васильич, а Коготок своё:

— Помнить надо, а то доверишь такому, — он тебе и настряпает.

— Твое дело, — согласился Игнатий Васильич, — только он мне часы в лучшем виде исправил. Из минуты в минуту идут с конторскими.

Тут еще один мастер добавил:

— Мне тоже Кузя хорошо часы направил. Из военной службы их принёс. За отличную стрельбу дали. Хорошие часы, а что-то пошаливать стали. Теперь ходят честь честью.

Коготок после этого посмяк маленько.

— Погляди уж, коли тебя этак расхваливают.

Оглядел я, как быть должно — не торопясь, и понял, что в передаче толкачики покривились и шестерёнка, которая кольцо с толкачиками ведёт, слабину дала… Думаю, — пустяшное дело, справлюсь. Только этого не сказал, а объявил:

— К завтраму направлю, коли дозволишь эту штуку мне домой унести. Там у меня приспособлено для мелкого, а здесь не могу.

Коготок, видать, ещё посомневался, помолчал, потом и говорит:

— Ладно, неси, только помни, — испортишь, из механической выгоню.

Игнатия Васильича тоже к этому пристягнул.

— Проводи, — говорит, — его домой, а то ещё с кем дорогой подерутся, вещь испортят. Да накажи домашним, чтоб не мешали. В случае — и ты в ответе будешь.

Дома на меня маленько поворчали:

— Ой, парень, суёшься, куда не зовут. Вдруг в самом деле не выйдет, что тогда?

Ну, отказываться поздно. Занялся я. Всё оказалось, как думал. Скоренько поправил. Проверили с Игнатьем Васильичем. Всё как следует быть. Как время подойдёт, рычажки начинают действовать: один на малое время глазок открывает, другой пластинку роняет, а на её место другая выдвигается. Игнатий Васильич и говорит:

— Торопиться с этим не будем. Пусть Коготок думает, что работа большая. Поставь пока в сохранное место. Завтра после полуден зайду за тобой.

Так и сделали. Коготок тоже проверил, как стало, и заметно обрадовался. Игнатий Васильич тут и говорит:

— Повысить надо парня по подёнщине. Видишь, какой старатель. Всю ночь просидел, а своего добился.

На Коготка, видно, добрый стих нашел:

— Что ж, и повысим. За нами никогда не пропадёт.

И верно, стали меня с той поры рассчитывать, как первостатейного слесаря, а за поправку выдали ещё особо рубль.

Эта рублёвая награда долго у нас по механической на памятях держалась. Коготок частенько говаривал:

— Вон Кузёмка, — материно молоко на губах не обсохло, — а сделал по-хорошему, ему подённую платят, как полному слесарю, да еще награду выдали. Понимай, как работать надо!

Рабочие тоже об этом поминали, только по-другому:

— Старайся, ребятушки. Хозяину угодишь — рублёвкой наградят. Не пожалеют.

Мне это как-то в обиду казалось, да спасибо Игнатий Васильич вразумил:

— За тобой никто вины не считает. Над тем смеются, что грош дадут, а на рубль разговору ведут. Коготок-от чуть не целый год об этом трубит, а по-настоящему о такой награде и поминать-то стыдно. То хоть хорошо, что прибавку у подённой выкрутили, да и цаплю ты ловко перешагнул.

У нас с переводом в разряды туго было. Коготок никогда не торопился человека обрадовать хоть малой добавкой. Когда сильно начнут наседать, скажет:

— Пускай цаплю-двухсторонку смастерит. Погляжу.

Работа вроде и не мудрёная, да на две стороны приходилось оглядываться.

Старательно её сделать, — от рабочих покор может быть.

— Вишь, — скажут, — какой барский угодник. Кандалы такому закажут, так он и там цветочки пристроит, чтоб веселее казались.

Без старания сделаешь, Коготок подрежет:

— Куда тебе в первостатейные, коли ты такую известную вещь толком сделать не мог… Надо, видно, ещё годик-два поучиться.

По теперешнему времени непонятно, за что рабочие наших заводов цаплю не любили, а раньше малолетки по улицам распевали: «Горько, горько нам, ребята, под железной цаплей жить»…

Видишь, у старых заводских владельцев заведено было метить свои поделки особым клеймом, как кто придумает. Один, скажем, выберет себе соболя, другой беркута, либо ещё кого, а сысертский владелец придумал на своём клейме цаплю ставить. Почему он облюбовал эту неказистую птицу, сказать не умею. От своих стариков только слыхал, будто это с хитростью сделано. Другие, дескать, владельцы похвастать любили: «у нас в заводских лесах дорогой зверь, над горами беркуты да орлы», а этот прибеднялся:

— Какая у меня дача! Так, болота одни. Из птиц только и видишь, что цаплю.

Это он со своей братией — владельцами так говорил, зато дома, в своих-то заводах, больно высоко цаплю поднимал.

— Надо, — говорил, — того добиться, чтоб наша заводская цапля выше всех взлетела.