Мальчик, который нарисовал Освенцим

Должно быть, гордость напыщенных и высокомерных обладателей коричневой униформы штурмовиков, которые то и дело мелькали в гуще нетерпеливой толпы, была задета тем фактом, что у них оказалось меньше привилегий, чем у простых заключенных. Сколько у нас осталось времени? Должно быть, спрашивали себя в отчаянии они. Придут ли поезда, чтобы забрать гражданских?

Все было кончено. Вчерашние убийцы требовали спасения во имя всех добродетелей, выказать которые им так и не хватило смелости.

Мы исполнились решимостью показать свою силу. Стоило нам заметить в полях узников на работах, мы выкрикивали приветствия и желали им скорейшего освобождения. Охранники, которых в каждом вагоне было по двое, оказались бессильны. Их не прельщала перспектива бунта, но и остановить поезд они не имели права.

Неподалеку от Бреслау мы проехали мимо сотен узников, которые сооружали новые насыпи и расширяли железную дорогу. Это были заключенные тюрем и узники трудовых и концентрационных лагерей: военнопленные из Советского Союза, Польши, Франции и Бельгии, мобилизованные рабочие из Украины и Чехословакии – мужчины и женщины.

Когда поезд медленно полз мимо склада, мы увидели, как заключенные изо всех сил торопятся разгрузить мешки с мукой. Сдерживать презрение больше не было сил. Кто-то из нас запел – но не одну из лагерных песен, которыми мы доказывали самим себе, что еще живы. А другую – могучую песню, объединяющую миллионы. От мелодии, что зазвучала, по телу бежали мурашки, ведь это был настоящий гимн восстания. Ее подхватил весь поезд, вагон за вагоном.

– Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов[81]…

Все громкие протесты охранников заглушались «Интернационалом». Единственной песней, известной всем узникам, единственный гимн, который без труда узнал бы любой прохожий. Сказать, что он нравился нам больше других, нельзя, но он объединял нас и давал надежду.

В глубине склада разгневанный эсэсовец пытался загнать вверенное ему стадо одетых в тюремную робу созданий обратно на работы…

Бреслау запомнился только своими сортировочными станциями: бесконечные поля рельсов, навес из переплетенных силовых кабелей. Оборванные недавней бомбежкой стальные провода болтались у нас над головами.

Через некоторое время нас привезли в огороженный забором комплекс бараков. Сразу за ним поднимался лесистый горный склон, а перед ним тянулась одинокая колея железной дороги. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что перед нами концлагерь. Я обрадовался. Сил ехать дальше у меня уже не осталось.

Уже несколько дней мы пребывали на морозе, а еда – 350 граммов хлеба в день, была давно съедена. Я не мог вспомнить, когда в последний раз держал во рту кусочек черствого ледяного хлеба или, на худой конец, ел снег.

Офицер СС, которому было поручено встретить наш поезд, кричал в привычной для своего ранга манере. Он рявкнул нашему главному охраннику, что лагерь переполнен и мы должны ехать дальше. Поезд вновь дернулся и пополз к основным путям.

Через час мы доехали до деревни, охранник открыл двери и прокричал уже хорошо всем знакомое «Raus[82]!». Я спрыгнул на землю, колени дрожали от слабости, и присоединился к тем, кто уже ждал нового марша. Но мои соседи, с кем я ехал все эти дни, так и остались в вагоне. У тех, кто несколько дней сидел на полу, больше не было сил подняться. Казалось, что они тихо спят, но на самом деле они уже были мертвы.

Мы шли через деревню. По левую сторону тянулись старые фермы, справа стояли ряды новых коттеджей, большинство из которых были недостроенными. Дорожный знак гласил: «Гросс-Розен»[83].

На повороте путь нам преградила лошадь с повозкой, груженной сеном. В возницах мы узнали французских военнопленных. Они были разговорчивы и совершенно безразличны к крикам наших охранников, приказывающих им убраться с дороги. Они хотели разузнать, кто мы и откуда. Я спросил у соседа, о чем они говорят.

– В нескольких километрах отсюда находится концентрационный лагерь, но они не знают, как там обращаются с узниками, – ответил он, поскольку знал французский.

– А что они кричали?

– Они пожелали нам удачи и сказали, что мы должны забыть о трудностях, последовать их примеру и проникнуться духом борьбы.

Миновав огромные каменоломни, по которым сновали люди в бело-голубой тюремной робе, мы пришли к воротам лагеря. Оттуда под бодрые выкрики: «Левой, правой! Левой, правой!» мы из последних сил промаршировали к огромной площади на перекличку, а уже после двинулись к баракам.

По обе стороны от дороги были разбиты большие клумбы с цветами. Растения выглядели безупречно, но было в них что-то уродливое: ведь они были не совсем цветами, а в первую очередь элементами узора, высаженными на участках земли, чье единственное предназначение – отделять здания СС от жалких лачуг узников.