Мальчик с короной

«Саша-а-а! — услышал он крик от стоявшей несколько в стороне избы с прохудившимся забором и белыми, аккуратно выкрашенными наличниками окон. — Саша-а-а! Мне на работу выходить сегодня али не-е-ет?!» — «Не выходи-и-и!» — крикнул он, сложив у губ ладони. Это кричала его, Сашина, мать, молодая еще, одинокая женщина. Улыбнувшись матери, Саша помахал рукой и поздоровался со встречным почтальоном Васильевной. Васильевна, как и Саша, целыми днями ходила по дальним деревушкам.

День

К полудню Витька Шершнев управился не спеша со всей работой и поехал домой. Ехал и оглядывался, вдруг кто еще позовет работать? Есть в пустом, безлюдном доме не хотелось, мать обедала на ферме, отец и старший брат — в дальней монтерской бригаде (сейчас по всей округе меняли деревянные столбы электросети на бетонные, вечные, и кто мог — подрядился).

Проезжая мимо клуба, Витька вдруг остановил трактор и спрыгнул на землю. У самого клуба, большой, осевшей венцами избы, рдели три куста калины. Отломав ветку с сочными, мясистыми ягодами, Витька с трудом оторвал на себя засыревшую в косяке дверь. Вошел, сел у печи и оглянулся вокруг. В углу висели засиженные мухами репродукции из «Огонька», на полу валялись смятые газеты и коричневые, хваченные морозом яблоки. Витька взял холодную ягодку и раздавил зубами. Горьковато-сладкий сок потек по языку. Тихо в избе, мухи и те умерли на зиму.

Летом в клубе было людно и весело, приезжали из города практиканты, студенты сельскохозяйственного техникума, каждый вечер танцы. Жили тут же, в клубе, Витька сам развозил их в своей тележке на фермы, где девушки-практикантки смотрели, как доят коров, а ребята большей частью убирали навоз и ругались на отсутствие самой передовой техники. Но вечером все собирались и плясали до третьих петухов. Витьку сразу приняли за товарища и даже больше, так как он был уже мужик взрослый — тракторист. Сам пахал и сеял, а они об этом пока только читали. Два месяца пролетели как один день и оборвались в один день, когда все уехали.

Подсаживая в кузов грузовика практикантку Аленку, неотрывно смотревшую на него темными остановившимися зрачками, Витька стиснул зубы и прошептал: «Пиши… Ждать буду!» Как будто провожал Аленку не в город, а в армию.

Аленка писала длинные, немного непонятные девичьи письма. В них были слова новых песен, описание жизни подруг, и ничего о любви, как будто они и не целовались в березняке и не ночевали на сеновале. Витька тоже писал письма, но реже и короче, так как писать было особенно не о чем, песен новых он не знал, а друзей ровесников в деревне не находилось. Аленка прислала ему свою фотокарточку, на которой она смотрела не на него, а куда-то вбок. Ему прислали карточки и ребята, уехавшие на стройки, и тоже почему-то смотрели с них куда-то вбок, и оттого, что хотели казаться красивее и значительнее, выходили почему-то некрасивее и мельче.

Поехав по пустой деревенской улице, Витька услышал за спиной крик и обернулся. За ним в сбитой на бритый затылок клетчатой кепке бежал, размахивая короткими руками, Валерка Луппо. (У них в Синьках все были или Луппо, или Шершневы.) «Витька! — орал он на всю улицу. — Присудили наконец судьи-то. Три года дали! Три годика отработать на народных строительствах! В город определили, на фабрику! Ей-богу, не вру!» Витька приоткрыл дверку и впустил в кабину разгоряченного и уже успевшего хлебнуть на радостях Валерку. Они больше месяца не виделись, так как Валерка сидел под следствием и ждал суда. За этот месяц Витька немного позабыл Валерку и теперь с радостью смотрел на неунывающего односельчанина.

Два месяца назад, в несчастливый день, подсадил Валерка в свой грузовик изрядно подгулявшего на свадьбе путника. Путник заснул в кузове и так уж больше не проснулся оттого, что выпал на сильном ухабе и помер на дороге. Валерка пошел и донес на себя в милицию. Его выслушали, вежливо поблагодарили за добровольное признание, сэкономившее много милицейских сил, и посадили в следственный изолятор. Сидя в изоляторе, Валерка думал, что ему влепят пять лет строгого, так как он загубил человека в месячник безопасности движения, и его могли судить наглядно, для воспитания сразу всех шоферов области. Но судьи решили иначе и, несмотря на месячник, определили мягкий и гуманный приговор в три года на промышленных стройках. Как будто он и так, без приговора, не отработал бы эти три года у себя в Синьках. Но приговор есть приговор, поблагодарив судей, Валерка собрался отбыть на стройку. Но перед этим надо было помочь своим старикам родителям с дровами на зиму, и он отпросился на день в деревню.

«Слушай, Витек! — начал издали Валерка. — Давай по-соседски: свези мне из лесу дровишек… Немного там, кубиков десять… А я бутылку тебе поставлю!» — «Не надо бутылки…» — «Не надо без дела, а за дело надо, не нарушай традицию…» И Валерка запел новую, выученную в тюрьме, песню. Витька слушал жутко веселую песню и улыбался.