Мальчик со шпагой

– Наверно, про ваш… А еще председатель заставил студентов дом для его родственницы ремонтировать. Там студенческий строительный отряд работает, новый конный двор строят ребята, так вот целую бригаду из этого отряда послал он частный дом чинить… Ну и еще кое-что понаписано… В общем, приехал я в колхоз разбираться. Вопрос-то серьезный. И действительно, вроде бы так оно все и есть, как в письме. На первый взгляд. А если поглубже копнуть, то в письме сплошная чушь. Конечно, есть в колхозе люди, которым председатель не по вкусу: лодыри это и прогульщики. Когда народ на поле выходит, они на свой огород или на базар. И насчет машин – чепуха. А насчет пионеров, так он правильно сделал, что не разрешил. Нечего на этой стройке ребятишкам делать, там такие бревна да шлакоблоки, что и студенты едва управляются. А что касается ремонта дома, то это вообще стопроцентное вранье. Никакая она ему не родственница, а просто однофамилица. У нее муж в прошлом году умер, а был он, кстати сказать, инвалид, бывший партизан. Умер, не успел дом поправить. А студенты услыхали эту историю и решили помочь. Их председатель и не заставлял. Вот так, брат… Ну, что?

Серёжа смутился. Не привык он обсуждать такие "взрослые" вопросы.

– Ну так что… – сказал он с неловкостью. – Значит, все в порядке. Да?

Журналист шумно вздохнул и обрадованно заулыбался.

– Вот и хорошо. Ну, ты молодец, честное слово.

– Я… даже не понимаю, – растерялся Серёжа. – Почему я молодец? Вы смеетесь почему-то…

– Просто радуюсь. Видишь, не везло мне сегодня с утра. Встретил двух знакомых одного за другим (у меня тут в округе знакомых полно), рассказал им эту историю, а они… Один меня жалеть начал: вот мол, зря съездил, фельетон-то писать не о чем. А другой начал молоть: "Знаем мы этих председателей. Хоть и не подтвердилось ничего, а все равно они такие…" И ни тот, ни другой не порадовался, что человек-то оказался хороший этот председатель. А ты вот сказал самое главное: "Все в порядке". Это ведь здорово, что ты так сказал.

Серёжа подумал.

– Да… Только знаете что? Ведь тогда получается, что человек, который письмо писал – плохой.

"Дон Кихот" кивнул:

– Правильно заметил, Серёжа. Только это и так было видно, сразу. Еще когда письмо не проверяли.

– Почему?

– Ну… это заметно. Злое письмо. И подписано как-то странно. Вроде бы и есть фамилия, а не разберешь толком. На букву "С". И должность под фамилией написана странная: руководящий работник. Не нашел я в колхозе этого "руководящего работника", хотя многим письмо показывал.

– А он, наверно, просто не хотел, чтобы его узнали, – догадался Серёжа.

– Наверно… – сказал журналист и задумался.

А Серёжа сидел на чемодане, поглаживал Нока и незаметно разглядывал журналиста. Тот ему все больше нравился. И не потому, что он с Серёжей разговаривал, как со взрослым. Это многие умеют. Серёжа не сумел бы объяснить словами, но чувствовал доброту большого незнакомого человека. Это была сдержанная доброта, и в ней ощущались уверенность и твердость. И когда "Дон Кихот" улыбался по-лошадиному или неловко передвигал длинные ноги, это было не смешно. Потому что за неловкостью была заметна сила. Ну не такая сила, как, например, у штангиста, а сила характера, что ли…

А может быть, все это Серёже показалось?

Ведь полчаса назад он пережил встречу с другим взрослым человеком – сильным и недобрым. Эта встреча оставила горькое беспокойство. И сейчас нужно было Серёже, чтобы рядом оказался кто-нибудь добрый и умный. Тот, кто все понимает.

"Интересно, как его зовут?" – думал Серёжа. Но спросить было неудобно. И вдруг журналист (бывает же так!) встретился с Серёжей глазами и сказал:

– Кстати, меня зовут Алексей Борисович… Ты не думай, что я на знакомство напрашиваюсь. Просто неловко получается: я твое имя знаю, а ты мое – нет… Между прочим, тебя, наверно, часто спрашивают, не потомок ли ты знаменитого декабриста?

Серёжа улыбнулся.

– Спрашивают. Ну, не часто, а так, иногда. Только тут декабристы ни при чем. У меня дедушка был красный конник. Мне папа рассказывал. Дедушка тогда еще совсем молодой был, ну не взрослый даже. И родителей у него не было, он беспризорничал. А красные его к себе взяли. Это было как раз под Каховкой, про которую песня есть. Ну и дали ему такую фамилию, потому что он свою настоящую даже не хотел называть. Говорил, раз жизнь новая, пусть и фамилия новая будет… Он потом здорово воевал, даже командиром стал. Только умер он давно, его даже папа плохо помнит. И фотокарточки ни одной не осталось.

– Это не самое главное, – серьезно сказал Алексей Борисович. – Фамилия осталась. Славная у тебя фамилия, Сергей, позавидовать можно… Ну это я так, не подумай, что завидую. У меня фамилия тоже знаменитая. Иванов… Ты что смеешься? Я серьезно.

– Я не смеюсь, – запоздало сказал Серёжа. – Это я… нечаянно. Извините.

– Думаешь, не знаменитая фамилия? Одних писателей Ивановых двадцать два человека, я специально интересовался. Вот так-то…

– У нас в классе Иванов есть, – сказал Серёжа, чтобы сгладить неловкость.