Всякие жучки и божьи коровки прыснули во все стороны. А кузнечик остался: неудобно прятаться, если у тебя шпага. Бессовестный великан Жора хотел тут же проглотить Вовку, но шпага воткнулась ему в язык. И Жора улетел, подвывая не по-воробьиному. А песенка кончалась такими словами:
Чтоб врагам
хвалиться
было нечем,
Не беги
назад от них
ни шага.
Даже если ты кузнечик,
У тебя
должна быть
шпага.
Никто на заметил, что в класс вошла Татьяна Михайловна.
– Ай да молодец, Медведев, – сказала она. – Ты, Гена, за лето просто артистом стал!
Генка засмущался и вскочил прямо на парту.
– Да нет… Это не я. Это брат сочинил в Севастополе для ребят. Мы там с ним ялик ремонтировали…
– Ну ладно. Пора нам о делах поговорить, – сказала Татьяна Михайловна. – А потом расскажешь про Севастополь и про ялик. Садись-ка на место, кузнечик.
И тут все заметили, что Генка и правда похож на кузнечика: в зеленой, как трава, рубашке, а руки-ноги у него – будто сломанные пополам лучинки; и гитара его тоже похожа на туловище насекомого с одиноко торчащей лапой.
– Точно! И правда кузнечик! – развеселились ребята.
– Ой, батюшки! Я, кажется, тебе прозвище придумала! – с шутливым испугом воскликнула Татьяна Михайловна. – Гена, я не хотела.
– Да ничего, – покладисто сказал Генка. – Это лучше, чем Медведь. А то Люстра меня Медведем обозвала.
– Отныне считать Медведя Кузнечиком, – заявил Павлик Великанов – очень авторитетный в классе человек.
Так и повелось…
Серёжа набрал номер. Он боялся, что трубку возьмут Генкины родители, будут спрашивать, кто и зачем. Но ответил сам Генка.
Серёжа сказал:
– Здравствуй. Не узнал?
Кузнечик помолчал. Потом ответил:
– Узнал… Это ты, Серёжа?
Он сказал не "Каховский" и даже не "Серега", а Серёжа, и это прозвучало как-то неожиданно, по-дружески. И Серёжа обрадовался. Он сам не ждал, что так сильно обрадуется. Но тут же встревожился: в классе было шесть Сергеев.
– Это я, Каховский, – объяснил он.
– Да. Я понял, – все так же негромко сказал Кузнечик. – Хорошо, что позвонил.
– Почему хорошо?
– Ну, так просто, – откликнулся Генка теперь оживленнее. – Понимаешь, я сижу один, скучаю. И вдруг ты…
– А я тоже так просто. Нам только что телефон поставили, и я вспомнил твой номер. Ты что делаешь?
– Я же говорю: скучаю. Гитару мучаю.
– Ты уж, наверно, здорово научился играть, да?
– Нет, что ты. Я понемножку.
– Слушай, сыграй что-нибудь, – попросил Серёжа. Его словно толкнуло. И он загадал: "Если Кузнечик согласится, все будет хорошо". А что "хорошо", и сам не понимал.
Генка согласился сразу.
– Ладно… Я и сам хотел. Ты только трубку не клади, я гитару возьму… Ну вот, все.
И Серёжа очень ясно представил, как Кузнечик, такой же, как тогда в классе, сидит с гитарой на столе у телефона, прижимает щекой к плечу трубку.
– Ты слушаешь? – спросил Генка.
– Конечно.
– Понимаешь, это песня… Ее брат придумал, когда в институте учился. Они пьесу ставили про наших летчиков, которые за Испанскую республику воевали. Вот про этих летчиков песня…
Серёжа услышал негромкие удары по струнам и затем, гораздо громче струн, очень чистый Генкин голос.
Кузнечик пел отрывисто и печально:
Теперь Серёже не казалось, что Кузнечик сидит на столе у телефона. Он закрыл глаза и ясно увидел костер на поляне и Костю у костра, и ребят с оранжевыми от огня лицами, и Генку рядом с Костей. Будто они пели вместе.
Песня затихла. Было слышно, как Генка прижал струны ладонью. Он помолчал и сказал:
– Вот все… Ты слышишь?
– Да, – сказал Серёжа, – это такая песня… Про нее лучше ничего не говорить. Просто слушать, и все.
– Брат ее, оказывается, давно написал… А мне спел только сегодня. Это он когда про Чили услышал.
– Про что?
– Про Чили. Ты что, радио не слушал?
– Нет, – смутился Серёжа. – Я тут сегодня закрутился с делами…
– Там фашистский переворот! – с неожиданной злостью сказал Генка. – Генералы толстопузые мятеж устроили… Зря он этим гадам доверял.
– Кто?