Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)

Мальчик в шахте. Мальчик из Других Областей… он близится… он спускается… И этого одного хватило бы, чтобы сами балочные фермы копей вскипели, расплескав красный, с ржавчиной схожий песок. Хватило бы, чтобы запустить тысячи взволнованных эхо – эхо, не порожденных никем. Эхо, которые воют, как демоны; привольных эхо, подобных ушам в темноте, эхо оцепенения, бредовых эхо, эхо варварских, эхо экзальтации.

Ибо мир забросил копи, и время забыло о них, теперь же мир снова вернулся сюда – планетою в микрокосме. Человек… Мальчик… которого можно сломать… или размять, точно глину… а после выстроить снова.

Тем временем, пока проходили мгновения, пока Гиена с Мальчиком все приближались и приближались к роскошному склепу под ними, где Агнец сидел, неподвижный, как мраморное изваяние, не считая разве подрагиванья раздутых ноздрей, – Козел, находившийся много западнее их, достиг широких и пустых полов рудника и потащился дальше, шаркая ужасной боковой поступью, с выставленным навеки вперед левым плечом. И, следуя своим скрытным путем, он бормотал про себя – обиды растравляли его. Какое право имел Гиена присвоить себе все заслуги? Почему подношение должен делать Гиена? Ведь это же он, Козел, отыскал человека. Какая мучительная нечестность: жаркий гнев горел под его ребрами, точно уголь. Манжеты тряслись и надгробные зубы Козла выставлялись наружу в гримасе, похожей не то на усмешку, не то на угрозу.

Собственно, гримаса эта обличала огорчение и ненависть, воспаленную ненависть, потому что такое мгновение никогда уж не повторится, мгновение, обладавшее для всех троих столь драматичной ценностью, что оно не оставляло места для соперничества за благосклонность Агнца.

Разве они не могли прийти к своему Императору, к Агнцу, вместе? Не могли держать пленника, каждый со своей стороны, и вместе поклониться, и вместе его поднести? Ах, как все это несправедливо, и Козел лупил себя по бокам кулаками, и пакостный пот стекал по длинному лицу его на сырые щетинки, сквозь которые светились, подобно желтым монетам, глаза.

И так были сильны его чувства, что он бессознательно начал думать о Мальчике почти как о товарище по несчастью: о ком-то, кто по причине своей неприязни к Гиене (а та была очевидной с первой же минуты) становился – автоматически и ради чистоты возмездия – союзником.

Но что мог он сделать в столь приниженном положении – только топать короткой дорогой к покою, пройдя который, Козел приготовит в своем промозглом жилище (в виде жеста, в виде пощечины Гиене), приготовит собственную свою постель для Мальчика и утолит его голод и жажду водою и кислым хлебом.

Ясно, что потребность Мальчика в сне и питании важнее всего остального, потому что какая же польза будет Агнцу от встречи с существом, которое он поджидал столько лет, если существо это будет в беспамятстве?

Агнцу требовалась добыча живая, наделенная чувствами, – план Козла и состоял в том, чтобы лично представить ему эти доводы.

А стало быть, чрезвычайно важно попасть в огромный покой Агнца по возможности скорее, и Козел побежал, как никогда прежде не бегал.

Со всех сторон от него, над ним, а иногда и под ним, простирались, раскинув одичалые подземные руки, останки брошенных железных конструкций. Выставляя гигантские ганглии, свиваясь в спиральные лестницы, которые вели в никуда, эти реликты один за другим раскрывали железные фантазии свои, пока Козел проносился мимо, покрывая землю со скоростью совершенно ненатуральной.

Было очень темно, но дорогу он знал издавна, и разве касанием одним тревожил какой-нибудь фрагмент сора, устилавшего просторный пол. Он знал этот пол, как знает индеец потайную тропу в лесу, и, подобно индейцу, не ведал ничего о великой твердыне, раскинувшейся по сторонам от него.

Настало время, когда земля полого пошла вниз и Козел, все еще бежавший бочком, да так, точно ад в полном составе гнался за ним, вылетел на окраину срединного запустения, где сидел в своем покое и поджидал его Белый Агнец.

* * *

Такой спуск был испытанием даже для устрашающей мускулатуры Гиены, но теперь Гиена оказался уже не более чем в дюжине футов от подземного пола, на котором всякий звук усиливался и эхо металось от стены к стене.

Мальчик очнулся от обморока: в голове у него прояснилось, но голод терзал сильнее, чем прежде, а руки и ноги, казалось, налились водой.

Раз или два он немного приподнимался над плечом полузверя, однако на большее сил не хватало, и Мальчик опадал снова, хоть грива, на которую он поникал, как ни умащивал ее Гиена, казалась густой и грубой, как сорная трава.

Едва соступив на твердую землю, Гиена отвернулся от раскачивающейся цепи и уставился на внешнюю стену покоя. Если бы он поднял взгляд к горловине древней рудничной шахты, то увидел бы в темноте – ибо глаза у него были не хуже орлиных – тонкую искорку цвета крови. Вот и все, что уцелело от заката, – эта крупица багреца. Но глазеть на багровое булавочное острие Гиене было неинтересно, его занимало одно – то, что он находится в сотне футов от Агнца.