Мальчики из Фоллз

Я снимаю крышку с бутылки, делаю щедрый глоток, стараясь не смотреть. Аро многое скрывала под тем балахоном и шапкой. Сквозь мокрые пряди, свисающие на лицо, на меня смотрят глубокие темные глаза, почти черные. Мой взгляд опускается к ее рту…

Отпиваю еще пива.

Аро продолжает тянуть футболку в разные стороны. Когда я ничего не отвечаю, она переминается с ноги на ногу. В комнате повисает неловкая тишина.

— Итак, ты сказал, здесь есть стиральная машина?

Посмотрев вниз, замечаю у нее в руке мусорный пакет. Грязная одежда. Точно.

— Да. — С мысленной благодарностью за возможность отвлечься увожу Аро из комнаты. — Следуй за мной.

Мы поднимаемся по маленькой лестнице, преодолеваем коридор, и я открываю зеркальный портал в пекарню.

— Зато пиратская джерси мешковатая, если предпочитаешь просторный крой, — поддразниваю ее, вспомнив, что Дилан подобрала ей альтернативный вариант.

— Мои сиськи ужасно смотрятся в оранжевом, — говорит Аро. — Все выглядят ужасно в оранжевом, Хоук.

Сиськи? Она серьезно?.. Уф.

Переступив через порог, чувствую, что Аро идет за мной.

— Разве женщины не презирают слово «сиськи»?

Моя мама никогда бы так не сказала.

Однако девушка отшучивается:

— О, простите. Моя грудь смотрится ужасно в… ох, нет, «грудь» все равно звучит претенциозно. Я продолжу использовать слово «сиськи».

Я морщусь. Та толика влечения, которую я, возможно, ощущал мгновение назад, внезапно испаряется. Слава богу.

— Или «буфера»! — говорит Аро.

Господи…

— Может, «передний бампер»? — Она не унимается. — Как насчет «мои перси»? Молочные железы! Дойки!

Толкнув кухонную дверь, слышу, как та ударяется об одну из печей.

— Я могу выразиться еще хуже, Хоук.

— Боже, какая ты вульгарная. — Я подхожу к комбинированной стиральной и сушильной машинке — Куинн установила ее, чтобы на месте стирать полотенца и фартуки, — и открываю дверцу отсека для стирки.

— Просто показываю себя настоящую, — с издевкой бросает Аро из-за моей спины. — Мы никогда не станем друзьями.

— В конечном итоге я об этом поплачу. — Повернувшись, смотрю на нее. — Как только сей факт уляжется в моем сознании. — Я указываю на полку справа от машинки. — Капсулы с порошком там. Не ешь их.

Уходя, слышу, что девушка фыркает.

Она сует вещи в барабан, забрасывает туда капсулу и запускает стирку. Ее правая рука свисает вдоль туловища, ведь Аро все делает левой, и тут меня осеняет. Травма, нанесенная отчимом. Я забыл.

Нужно было сразу проверить рану, когда она пришла. Аро выглядела так, будто побывала в очередной драке.

А еще не удивлюсь, если она с утра ничего не ела.

У меня в животе тоже урчит.

— Ты голодна? — спрашиваю я. Вода начинает заливаться в машину.

Аро разворачивается ко мне лицом, и я моргаю в попытке скрыть тот факт, что мой взгляд упал… на ее футболку.

Прочищаю горло.

— Я умираю с голоду. — Принимаясь за работу, включаю духовку, достаю сковороду и другую посуду. — В холодильнике есть контейнер с соусом. Можешь взять его? И пепперони тоже прихвати.

Девушка слабо улыбается, явно проголодавшись. Уже за полночь, но Аро выглядит не более уставшей, чем я, поэтому мы вместе готовим пиццу на законсервированной кухне, которая должна пустовать до следующего мая.

Я включаю музыку, и это нас немного расслабляет. Уже поздно. Если кто-нибудь, проходя мимо, услышит звуки или почувствует запах из печи, то решит, что все доносится из «Ривертауна».

Классно иметь возможность наблюдать за внешним миром, в то время как тебя никто не видит. Словно на планете нас осталось только двое.

Аро собирает волосы в хвост — длинная челка спадает ей на глаза, — затем начинает замешивать тесто, которое я приготовил. Я нарезаю начинку и не могу совладать с ощущением тепла, согревающего тело изнутри. Не знаю, почему мне приятно, однако это так.

Аро — первая женщина вне круга семьи, с которой я провожу много времени и которая не ждет от меня ухаживаний. Ее присутствие не давит, находиться рядом с ней не трудно, наоборот, легко.

По крайней мере, недолго.

— Ты такой идиот! — рявкает Аро десять минут спустя, пока я распределяю соус по тесту.

— Пицца в чикагском стиле — это не пицца, — парирую я, жалея, что вообще ввязался в эту дурацкую дискуссию.

— А кто определяет, что такое пицца?

— Итальянцы, — сохраняю спокойный тон, несмотря на то, что Аро скоро начнет плеваться огнем, и раскладываю кусочки пепперони. — Пиццу не едят ножом и вилкой. А вот гибкий нью-йоркский корж, который можно сложить пополам? Да, черт побери.

— Где твоя гребаная региональная гордость, ради всего святого? — Девушка сердито хмурится. — Мы практически чикагцы.

— Это не пицца. — Я играю желваками. — Это мясной пирог.

— Чикаго жестче, — огрызается Аро, приблизившись ко мне буквально нос к носу. — Тут ветренее, холоднее, снежнее — нам нужна более питательная пицца.

— Ох, я тебя умоляю.

Аро продолжает:

— У остальной части страны рты просто не рассчитаны на два кило горячего мяса, Хоук.

Боже мой. Пялюсь на нее целых четыре секунды, а потом… Не могу сдержать смех.

— Какого черта… — Вынужденно отвернувшись, я смеюсь так сильно, что глаза слезятся, и слышу ее голос сзади.