Мальчишник

Не спорю, примеров враждебного, бессовестного, скудоумного отношения к природе и теперь хватает, но в то же время все больше и больше появляется просветленных людей, проникнутых сыновне-сердечным, мудрым и деятельным попечением о ней. В умах русского человека происходит великий переворот, все глубже и сокровеннее осознается личная, кровно-родственная связь нашего бытия с матерью-природой, истинно по-матерински и равно оделяющей каждого из нас не только пищей и здоровьем, но и самой жизнью, неутомимо пестующей в наших душах добрые, благородные побуждения и чувства. Человек тоже природа. Связь нерасторжима… Осознается — не беспредельна она в своих богатствах и щедротах. Увы, со всех сторон уже четко обозначились пределы. Всем пора браться за ум.

Новое сознание так или иначе входит во все слои общества; живут по нему не только пишущие книги ученые и публицисты, но и внимающие им рабочие и крестьяне, учителя и школьники — старый и малый.

Пусть будут еще появляться в газетах заметки о том, что ради десятка шишек повален вековой кедр, ради единых рогов пристрелен и брошен на сгниение лось, упал и взорвался где-то еще один метеорит — не все миллионы прониклись новым миропониманием, но оно, как закон природы, неумолимо и властно рано или поздно должно войти в душу и ум каждого; надежда только на это — на самих себя. Чтобы не опускались руки, должна быть надежда…

Пройдя разреженную полоску альпийского леса, чарующего глаз парковой чистотой и причудливыми формами скрученных, вывернутых, пригнутых берез, лиственниц, елей, ольхи, мы полезли на гору. С камня на камень, с камня на камень — как по лестнице. Все они некогда образовывали на вершине остроконечные скалы, но еще в доисторическую пору оборвались, скатились вниз, где окоростели в накипевших лишайниках.

Снизу видна только часть склона, и кажется: одолеешь ее — там и будет вершина, но, поднявшись, видишь усыпанную окоростевшими курунами террасу, упирающуюся в новую крутизну. Вот там-то уж обязательно вершина. Однако там опять терраса, похожая каменными развалами на оставшуюся внизу.

Не менее десятка террас и новых круч преодолели мы, прежде чем взорам открылись неокоемные просторы и невиданно огромное небо, которое было и вверху, и внизу, и со всех сторон.

Окаменевшими волнами вздымались повсюду горы, в долинах, распадках, ущельях прерывисто сверкали ручьи, реки и озера, в солнечной сиреневой дымке дали лежали как на ландкарте: смотри, изучай и сверяй, где был и где не был. В полуночной стороне горбатился старый Пайер — Хозяин гор, и у его подножия расплетали светло-струйные косы пять его дочерей, одну из которых он почему-то обделил приданым.

Воздух — живая вода! Бодрит, веселит, кружит голову — молодит!

Воскрешает юные мечтания и надежды. Мои спутники, то и дело указывая пальцем в разные направления, с мальчишеским жаром и пылом обсуждают новые маршруты, которых им по меньшей мере хватит на сто лет.

11

Хорош плот, остойчив и подъемен, но, загруженный наполовину громоздкими рюкзаками, недостаточно поместителен, чтобы, не мешая друг другу, вольно расположиться на нем всем да еще орудовать длинными гребями. Разделились на две группы. Одна плывет на плоту, другая в это время налегке идет по берегу. На перекатах судно убегает вперед, на тиховодье обгоняют его пешеходы, так что в конце концов никто не отстает и никто никого не обгоняет. Понятно, меняемся местами. Я на палубу почти не всхожу, всякий раз уступаю это право любителям покататься. Мне надо ходить и ходить. Только остановлюсь, присяду или прилягу передохнуть, парализует мускульное и волевое оцепенение и потом требуются немалые усилия, чтобы выкарабкаться из него. А разойдусь — появляется физическая легкость и свобода.

Когда Максимыч впервые обсказывал маршрут похода, меня глубоко огорчило то обстоятельство, что горы мы не пересечем и домой будем выбираться не новым, а уже пройденным путем, Но по мере того, как я удалялся от усыпанной желтыми стружками судоверфи, где был построен плот, огорчение проходило, а потом исчезло и вовсе.

Да таким ли уж знакомым был протоптанный путь? Кое-что, конечно, помнил, но многое словно видел впервые. Пригнутый тяжелым рюкзаком, в свое время я больше смотрел в землю, под ноги, чем окрест.

Расправив высокие голенища резиновых сапог, перехожу вброд впадающие в Войкар ручьи и речки. Перед прорывшим глубокое русло в рыхлом коричневом торфянике притоком понадобилось раздеться. Вздев над головой одежду, перешел его по уши в воде.

Уютные сопки Малого Урала местами все так же светло и девственно зеленели сплошною лиственницей, местами, опаленные дыханием недалекого полюса, оделись в златотканую парчу и стали еще краше и приманчивее.

Лето на Полярном Урале сходило на нет. В любой день и час на голову мог пасть снег. Вперемежку с холодным дождичком изредка уже появлялись реденькие, покуда еще неживучие белые мухи: сядут на хранящий летнее тепло камень, и нет их, растаяли, оставив влажные птичьи следки.