Маленькая торговка прозой

После похорон нас обоих поместили в приют. То есть в разные, конечно, но мы стойко держались. Мы встречались так часто, как только было возможно. Стены возводятся для того, чтобы их преодолевали.

А теперь слушай внимательно, дурачок. 9 июня 1931 года мы вместе, Изабель и я, ходили во Дворец колоний. Колонии – это, если хочешь, часть моей истории. Итак, мы встречаемся во Дворце колоний и тут же натыкаемся на первый в нашей жизни книжный автобус. Две с половиной тысячи томов на тележке с мотором в десять лошадиных сил. Культура на колесах. Чтобы «Три мушкетера» добрались и до Казаманса... Ты представляешь, как мы обрадовались!

Мы катались по всему городу в компании таких же шалопаев, рассматривая книжки.

Запомни эту дату, 9 июня 1931 года, это настоящий день рождения Изабель. Она отрыла где-то на полках совсем маленькую книжку и сказала мне: «Смотри». Это была «Исповедь Ставрогина», заключительная часть Достоевских «Бесов», в издании «Плона», если не ошибаюсь. Изабель стала читать этот отрывок так, как если бы это было личное письмо. И практически сразу же расплакалась. О, эти печали заумных девчонок! Ты думаешь: «Как это трогательно, когда малышка проливает слезы над романом...» Она плакала все время, пока читала, и в этом не было ничего трогательного. Обезвоживание организма, ничего больше. Я думал, она здесь на месте и скончается, от потери влаги. Автобусу пришлось высадить нас посреди дороги. Они не могли допустить, чтобы ребенок захлебнулся в собственных слезах у них на борту в самый день открытия. Стоя подо львом Данфера[30], Изабель посмотрела на меня:

– Я знаю, почему Ставрогин вел себя как сумасшедший в «Бесах».

Сейчас ее глаза были сухие, как камни в печке. Я думал только об одном: как наполнить ее влагой, чтобы она смогла поплакать хотя бы еще раз в жизни.

– Он изнасиловал девочку.

Ну, что я мог на это ответить?

– И ты знаешь, что сделала эта девочка, Лусса?

– Нет.

– Она погрозила ему пальцем

– И все?

– А что еще, по-твоему, может сделать маленькая девочка?

– Ну, я не знаю.

– А потом она повесилась.

Тут она опять начала всхлипывать, но уже без слез. Это было ужасно, потому что я боялся, как бы ее костлявое, как кол, тело не проткнуло уже тогда набухшую голову.

– Я, когда вырасту...

Она задыхалась:

– Когда я вырасту, на меня никто не сможет напасть.

И тут вдруг она рассмеялась своим победным смехом, ты знаешь, этот ее шипящий смех... Она нарисовала в воздухе силуэт своей огромной головы, посаженной на костлявое тельце, и весело повторила:

– Как и сейчас, никто!

***

Лусса уже почти вышел из палаты, он держался за ручку двери и испытывал смутное желание, чтобы его поскорее вынесло отсюда:

– Это и надо объяснить твоей Жюли, дурачок, нельзя стрелять в женщину, у которой в голове засела повесившаяся девочка.

30