Маленький человек, что же дальше?

Ну, а потом они поженились и с тех пор частенько занимались тем, что в браке так удобно и напрашивается само собой, и всегда это было хорошо и приятно и так успокаивало, так очищало, — совсем как прежде, ничуть не иначе. И все же: теперь это стало иначе, каким-то образом возникла прочная связь, то ли благодаря тому, что Овечка лучшая из всех жен на свете, то ли благодаря привычке к супружеской жизни; на тайны вновь пали романтические покровы, иллюзии ожили… Теперь, направляя свои стопы в баню вместе с обожаемым, но уже чуточку смешным в его глазах Гейльбутом, Пиннеберг твердо знает он не хочет испытывать никаких эмоций, не связанных с Овечкой. Он принадлежит ей, как она принадлежит ему, и не надо ему никаких вожделений, если не она их начало и конец. Не надо, и все. Вот почему его так и подмывает сказать: «Послушай, Гейльбут, схожу-ка я лучше в больницу. Что-то неспокойно у меня на душе».

Так, отговорки ради, чтоб не слишком уронить себя в глаз; друга.

Но всякий раз, только он дождется паузы в разглагольствованьях Гейльбута, в голове у него все перемешивается: Квартира. Родилка… Баня с голыми женщинами… Гейльбутовы снимки… Девичьи груди — они бывают такие маленькие, острые… Раньше ему это нравилось, но с тех пор, как он узнал широкую, полную, нежную грудь своей Овечки… Видишь, опять к тому же и возвратился: все, что она — хорошо. Нет, так и скажу сейчас Гейльбуту…

— Вот мы и пришли! — объявляет Гейльбут. Пиннеберг окидывает взглядом здание и говорит:

— Вот оно что! Обыкновенная баня с бассейном! Я-то думал…

— Что у нас уже есть свой собственный? Нет, мы еще не такие богатые.

Сердце у Пиннеберга так и колотится, его охватывает сам настоящий страх. Но пока что пугаться особенно нечего. За кассой сидит невзрачная особа женского пола и говорит:

— Добрый вечер, Иоахим. Вот тебе тридцать седьмая. И подает ему ключ с номерком.

— Спасибо, — говорит Гейльбут, и Пиннеберг очень удивляется, как это он до сих пор не знал, что Гейльбута зовут Иоахимом.

— А этот господин?.. — спрашивает невзрачная особа, мотнув головой в сторону Пиннеберга.

— Просто так пришел, — отвечает Гейльбут. — Ты, значит, не будешь купаться?

— Нет, — смущенно отвечает Пиннеберг. — Сегодня — нет.

— Вольному воля, — улыбается Гейльбут. — Осмотрись пока что, потом, может, и надумаешь.

Они идут по проходу, вдоль ряда кабин, и со стороны бассейна, которого еще не видно, как обычно доносятся смех, плеск воды и крики, и воздух здесь совсем как в бане, парной и прелый, да и вообще ничего особенного тут нет, так что Пиннеберг совсем было успокаивается, как вдруг дверь одной из кабин приоткрывается и в щель проглядывает что-то розовое. Пиннеберг силится отвести глаза, но вот дверь распахивается настежь, и он видит перед собой молодую особу, она стоит в двери безо всего и говорит:

— Наконец-то, Ахим. Я уж думала, ты опять не придешь.

— Ну как же, как же! — отвечает Гейльбут. — Позволь представить тебе моего друга: господин Пиннеберг — фройляйн Эмма Кутюро.

Фройляйн Кутюро кланяется и с достоинством княгини протягивает Пиннебергу руку. Пиннеберг не знает, куда девать глаза…

— Очень приятно, — говорит фройляйн Кутюро, а сама по-прежнему стоит перед ним безо всего. — Надеюсь, вы сможете убедиться, что мы на верном пути…

Но тут Пиннеберг узрел якорь спасения — телефонную будку.

— Мне только позвонить… Прошу прощения, — бормочет он и давай бог ноги.

— Так мы в тридцать седьмом номере! — кричит ему вдогонку Гейльбут.

Пиннеберг не торопится вызывать больницу. Звонить еще рано, всего только девять часов. Но уж лучше постоять в будке, лучше покамест держаться от всего этого подальше.

— Этак всякий аппетит пропадет, — задумчиво говорит он. — Может, и в самом деле стоило раздеться?

И с этой мыслью он опускает в автомат монету и вызывает Моабит 8650.

Господи боже, как долго никто не подходит! Сердце опять начинает учащенно биться. А вдруг я больше ее не увижу?

— Минуточку, — раздается голос сестры. — Сейчас справлюсь. Как ваша фамилия? Палленберг?

— Пиннеберг, сестра, Пиннеберг!

— Я и говорю: Палленберг! Сейчас, одну минутку.

— Да нет же, Пинне…

Но сестра уже ушла. А ведь очень может быть, у них там лежит какая-нибудь Палленберг, и он получит не ту справку, и будет думать, что все прошло благополучно, а на самом-деле…

— Алло, вы слушаете, господин Пиннеберг?

Слава богу, это уже другая сестра, быть может, та самая, что ходит за Овечкой.

— Нет, еще не разродилась… Возможно, часа через три-четыре. Позвоните еще раз в полночь, господин Пиннеберг.

— Но у нее все хорошо? Все в порядке?

— Да, все нормально… Ну, так еще раз в полночь, господин Пиннеберг.

Он вешает трубку, надо идти, Гейльбут ждет его в тридцать седьмой кабине. Дернуло же его потащиться сюда!

Пиннеберг стучится в кабину тридцать семь, Гейльбут кричит: «войдите!» Они сидят рядышком на скамеечке, и вид у них такой, будто они и впрямь всего лишь болтали. Быть может, дело действительно в нем самом, быть может, он, совсем как фрау Витт, слишком испорчен и чего-то не понимает?