Маленький парашютист

В очередной раз швырнув трубку, неожиданно вскочив и протиснув широкие бедра, обтянутые брюками, между столами и лишив таким образом Николая Пермякова ненадолго всех чувств, кроме одного, при ней подростково взыгрывавшего до физической боли, Ирина убегала, бросив на ходу: «Покараулите?..» Отвечать было необязательно, но он лопотал, облизывая губы зашершавившимся языком свое «конечно», ощущая с остротой: не нужен! Подняться и уйти вместе с ней (но от неё) сил не было. От своего плена он ждал: или освобождения или казни. Лицо Ирины сохраняло удивительную непроницаемость. Загадка этого холодного лица так сильно тревожила Пермякова, что он стал просыпаться по ночам, представляя это лицо и силясь найти его разгадку. Но, лишь приблизившись к разгадке, ощущал, что ускользала она, только что замаячив, улетучивалась, будто дым от пожара, и снова приходилось разгадывать… Любовь изматывала.

Однажды утром у парашютиста Пермякова оказалось слегка повышенным артериальное давление, и врач спросила, не пил ли он накануне? Сознаться, что проснулся среди ночи и разгадывал тайну одного, можно сказать, любимого лица… Соврал, что пил, и его отстранили от тренировки. День был солнечный, и Николай привычно поехал в редакцию, будто служил теперь там, а не в отряде, который вылетает на пожар.

И в этот день Ирина, едва поздоровавшись с привычным гостем, ожидавшим, как всегда ответа на свой постоянный внутренний вопрос, задать который не было смелости (ответ мог быть не только неприятным, но даже и убийственным), привычно работала. Вдруг, ей позвонил кто-то знакомый. Она и раньше разговаривала со знакомыми, не стесняясь постоянного посетителя. Но, то ли этот весьма невнятный личный разговор на самом деле был более откровенным, чем другие, то ли таким показался Пермякову, но услышал он нечто, как он решил, скрываемое этой женщиной: горечь сердца, беззащитность, желание найти опору в крепком мужчине. Насмелившись, точно выпрыгнув в открывшуюся вертолётную дверь, Коля Пермяков позвал:

– Ирина!

Её ресницы раздражённо взметнулись: не первый день он тут сидит молча.

– Ты чем-то расстроена? – Пермяков спросил так громко, будто между ними пролегало не узкое пространство шириною в два небольших конторских стола, а протекала река, шумная, бурная и глубокая.

Если б он мог читать чужие мысли, то услышал бы: «Во, болван! Надоело».

– Ты, конечно, извини, Ирина, но лицо у тебя грустное… Если горе у тебя, Ирочка… Прости, я в те свои приходы не замечал… Вернее, заметил, но не понял… – Спотыкаясь, замирая в паузах-реверансах, он одновременно нещадно «тыкал», уменьшал имя, не учитывая её стабильного «вы».

От испугавшей самого себя раскованности, его лицо стало похоже на спелый абрикос. Понизу его щёки темнели щетиной, но скулы были упругие, нежно-розовые. Здоровый цвет лица сделался сверхздоровым, а потому диковатым, отталкивающим.

– Вы не хотите прийти ко мне в гости? Сегодня, например… – Неожиданно пригласила Ирина Костюкова с интонацией немного насмешливой, но в её голосе он услышал то, что хотел услышать сам.

После столь обычных слов она могла ожидать, чего угодно, только не этого: его лицо дрогнуло, точно предсмертной мукой, потеряв прекрасную абрикосовость, оказавшись обычным, даже интересным мужским лицом. Жалкий смешок (не иначе – победителя) вырвался из приоткрытых крепких губ. Она ещё раз обозвала его про себя болваном, уже пожалев о затеянном, но эти крепкие губы показались ей способными на волевое сжатие, должны же они быть на это способны! Она встречала мягких людей, имеющих мужественные профессии, но такими они были дома у столов, на которых раскладывали награды и фотоснимки. В рабочей обстановке выглядели совсем другими. Этот же и там, на стерне, где она давила кроссовками дымные грибы-дождевики, а в небе надрывался мотором работавший на тренировке зелёный, с виду военный вертолёт, был удивительно несоответствующим… Впрочем, она не видела его на пожаре: тушили они не городские постройки, а тайгу десантом, сбрасываемым, если не в пекло, то в его непосредственной близости.

– Приходите сюда к концу рабочего дня.

Он медлил, ему, конечно, показалось, что предложение снится. Кивнул. Поблагодарить мешала горловая спазма. Ноги понесли к порогу. Ноги робота. Весь он показался ей роботом, совершенным механизмом, программное управление которым или сбилось, или перешло в её руки. Вот дела! Явился парашютист с точностью также механической. Ирина Костюкова закрыла кабинет, в беспокойном коридоре то и дело с кем-то прощалась:

– Чао!

– Дежуришь?

– До завтра!

– Привет родителям, – ответил кто-то.