Маленький Сайгон

Последней была весточка от Беннета: «Надеюсь, ты не забыл, что мы будем отмечать наш день рожденья в „Азиатском ветре“. Ли сочинила для нас песню. Ждем тебя в десять, братишка. „Дни Сайгона“ еще продолжаются — вход будет свободный — поэтому я приберегу для тебя местечко. Это сегодня, в воскресенье, если вдруг ты забыл».

Фрай проверил часы: идут. Нащупал выключатель, споткнулся на пачке резюме, с которых он недавно снял копию, затем посмотрел на серфинг-календарь от «Мегашопа». Календарь и сейчас был развернут на февральской странице из-за изображенной там крутой гавайской волны, закрученной в трубу и совершенной, как шевелюра Джека Лорда. Перелистав на август, он убедился, что сегодня действительно воскресенье — день рождения Беннета и, конечно, его собственный день рождения.

Он собрал разлетевшиеся резюме, не зная, позвонят ли ему из «Реджистера». В «Таймс» ему уже было отказано: у него, видите ли, отсутствовал пятилетний опыт работы в области репортера последних новостей. Он разослал резюме и рекламные письма во все газеты в радиусе автомобильной досягаемости. Ему было противно писать эти письма — противно как никогда.

Фрай узнал точное время, сварил кофе, плеснул туда молока и с полной кружкой вышел из дому. В приподнятом настроении — как-никак, тридцать третий день рождения — он опустил верх своего кабриолета и отправился в Маленький Сайгон.

Возвратным путем по той же каньонной дороге он выехал на шоссе в Сан-Диего. Стоял летний теплый вечер наполненный благоуханными наплывами земляники, апельсинов, аспарагуса, смога.

Мысли о Линде — назначившей на пятницу — настойчиво лезли в голову, но Фрай оборонялся от них радионовостями и сценами субботней вакханалии. Брак его длился пять лет. В конце концов он помчался под уклон со скоростью пушечного ядра. Фрай отдавал себе отчет в том, что он сам напросился на это. Линда, подумал он, я не могу видеть тебя теперь, любовь моя.

Вместо Линды он решил поразмышлять о своей семье. Беннет Марк Фрай — бывший младший лейтенант третьего взвода третьей роты первого батальона третьего морского флота. Беннет проливал кровь и ложился костьми в Донг Зу севернее Сайгона, испытал мгновенный хаос отступления и возвратился в Штаты укороченным и увешанным орденами. Ему тридцать восемь, у них с Чаком разница в пять лет, день в день. Иногда казалось, что общий день рождения — единственное, что их объединяет. Беннет, даже укомплектованный протезами, был коротковат и толстоват; Чак был выше, притом значительно, и гораздо худее. Беннет был смуглолиц; Чак бледен. Беннет общителен, заводила; Чак замкнут, часто испытывает проблемы даже в том, чтобы завести самого себя. Беннет был лучше почти во всем. Их отец, Эдисон, проявлял почти социологический интерес к различию между своими сыновьями, которое, по его заключению, явилось результатом различия поколений, а не генов. Как заслуженный ветеран второй мировой, Эдисон верил в то, что Беннета таким, каким он стал сейчас, сделала воинская дисциплина, и что отсутствие всякой дисциплины у Чака сделала его тем, кем стал — или не стал — он. А еще была Хайла, миротворица и источник всех утонченных проявлений, коими сподобились обладать ее сыновья.

Фрай свернул на Болсу и въехал в Вестминстер. Таблички с названиями улиц в городке были выполнены старинным шрифтом, а сами здания носили признаки стиля тюдор — английская прививка южнокалифорнийскому пригороду.

Попивая кофе, он мчался по Болсе мимо Братства Патрика Неофита, которое мирно дремало за рощей олив, мимо городского ритуального зала с витражами в высоких окнах, мимо стоянок трейлеров, закусочных быстрого обслуживания и автошопов. Все закрывалось в восемь.

Вестминстер, подумал он, — всего сорок миль к югу от Лос-Анджелеса и пятнадцать к северу от Лагуны — и совершенно другой мир. Пригород, изо всех сил стремящийся обрести индивидуальность, отсюда англицизмы. Можно сказать: «спальный район», но Фрай при этих словах всегда представлял себе один огромный матрас, который делят люди, которые ничего не делают, только спят, завтракают в постели и спариваются. Когда в конце семидесятых сюда понаехали беженцы из Индокитая, Вестминстер обрел такую индивидуальность, какой отродясь не имел: он стал столицей самой большой колонии вьетнамцев, расположенной вне Юго-Восточной Азии. Их число, как водится, продолжало расти. Последний раз Фрай слышал, что в Калифорнии живет триста тысяч вьетнамцев, причем половина из них — на юге штата. В одном только Апельсиновом округе их восемьдесят тысяч, большинство из которых проживает в Вестминстере.