«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

Военная цензура вылавливала недопустимые на советский взгляд письма, а политорганы должны были разыскивать авторов и принимать меры: «…мой единственный, хороший Александр! Сегодня день твоего рождения, и все мои мысли сейчас только с тобой. Я умру, если мы скоро не увидимся. Было бы лучше, если бы я тебя никогда не знала. Возвращайся скорей или напиши мне и я приеду к тебе сама. Целую. Всегда твоя Лизелотте»657; «…дорогая Урсула, у меня есть друг, с которым я дружу 6 месяцев. Мы почти всегда вместе, поэтому у меня так мало времени. Я почти никогда не бываю дома. А если я дома, то и он со мной. Он не немец. Но по-немецки говорит очень хорошо, так что с ним можно беседовать так как с настоящим немцем. Кто он – я думаю ты догадываешься… Ты знаешь, что мы находимся в русской зоне и, кроме того, у нас здесь запрещено гулять с русскими. Русские офицеры получают наказание, потому что они все хотят иметь немецких женщин… Если бы ты его увидела, то ты тоже влюбилась бы в него. Он еще молод – 23 года… Если бы ты знала его характер, то тогда не отказалась бы от него. Он выглядит очень элегантно… Он не пьет и не курит, конечно, такие у них бывают на тысячу один. Звать его Петр. Имя, которое мне нравится… Дорис»

658. Обычная переписка, без всяких идеологических нюансов. Показавшаяся тем не менее чрезвычайно опасной и требующей, по мнению партийных органов, «расследования и принятия мер». Простой смертный не смел вносить коррективы в «образ врага» и даже его женской половины. Учет и классификация врагов были исключительной прерогативой власти, и инакомыслие в этом вопросе было нетерпимо.

У союзников таких проблем не возникало. Они могли свободно жениться на немецких женщинах, что чрезвычайно раздражало советскую сторону. Подобное разрешение воспринимали как провокацию659

. А союзники еще и посмеивались над вынужденным советским аскетизмом. Солдат из военной комендатуры Бельциг рассказывал товарищам: «…видел один американский журнал, в котором показаны жизнь и быт солдат. На одном снимке – американский солдат, который сидит на берегу реки с молодой немкой, тут же вино и закуска. На другом снимке показан солдат Советской армии, который сидит на противоположном берегу реки и удит рыбу»660.

Жениться нельзя, а сожительствовать можно? Первоначальные правила игры предполагали: не попадайся. Если ведешь себя демонстративно и открыто или даже, упаси боже, добиваешься разрешения на брак с немкой – отвечай. Если втихую – действуй на свой страх и риск, пока не поймают. Такое поведение явно вызывало понимание даже у некоторых руководителей. «Бороться с половым влечением здоровых людей нелегко… – оправдывал «сожителей» генерал Колесниченко. – Трудно себе представить, чтобы молодой, здоровый человек, находящийся в обстановке постоянного соблазна (ибо немки сами навязываются нашим людям, предвидя материальную выгоду) смог удержаться 2–3 года неопороченным связью с немкой. От этого могут быть застрахованы только старики (и то не всегда) и импотенты». Колесниченко подчеркивал, что это «касается многих людей, наших хороших советских людей, которые во время войны на фронте и в тылу тоже не были целомудренными, но которые обеспечили нам победу, и сейчас переделывают Германию, но которых мы теряем, дискредитируем, портим им будущую жизнь… Нужно считаться с тем, что к людям, которые из Германии откомандировываются за сожительство с немками, у нас на Родине будет соответствующее отношение, как к людям с „запачканной биографией“»661.

Генерал был прав. Удержать здоровых молодых людей от соблазнов было непросто, но и относиться к немецким приключениям сваговцев без партийной принципиальности Политуправление СВАГ не собиралось. Его сотрудникам категорически не нравилось, что «до сих пор (сентябрь 1947 года. – Авт.

) имеют место случаи, когда некоторая часть военнослужащих продолжает сожительство с немецкими женщинами». Для объяснения этого пропагандистского провала находились подходящие доводы, да и примеры подбирались соответствующие. В основном, по утверждению политработников, так вели себя «отдельные военнослужащие», подозрительные по советским меркам, бывшие в плену или проживавшие продолжительное время на территории Германии во время войны. Таких брали «под особое наблюдение»662. Но тогда почему на партсобраниях, когда обсуждалась связь с «чуждым элементом», никак не удавалось «создать атмосферу нетерпимости». С критикой провинившихся товарищей выступали неохотно, «решения записывали не остро, а осторожно»663. На взгляд проверявших, это говорило о том, что многие чувствовали за собой те же провинности, но за грехи их не считали.