Малинче

— Разве ты не видишь? Вот она, у меня в руках, она ранена, и я бы хотела вылечить ее.

— Нет, девочка, я ничего не вижу. Скажи, что у нее болит? Где ее рана?

— Вот здесь, на крыле.

Бабушка протянула руки, и Малиналли положила ей в ладонь раненую птицу.

Девочка была потрясена тем, что бабушка на ощупь пытается определить, что случилось с птичкой и где надломлено ее крыло.

— Цитли, бабушка, как же так получается, что ты ничего не видишь, а все-таки видишь все вокруг, и гораздо больше меня? Скажи, если твои глаза не видят ни цветов, ни красок, если они не видят ни моего лица, ни моих глаз, если они не видят тех историй, которые я рисую, что же тогда ты видишь перед собой?

На это бабушка ответила:

— Я вижу то, что находится внутри вещей. Я не вижу твоего лица, но знаю, что ты красива; я не вижу твоих глаз, но могу почувствовать твою душу. Я никогда не видела то, что ты пишешь и рисуешь мне, но я вижу эти сказки и рассказы через твои слова. Я могу видеть все, во что верю. Я вижу, почему мы здесь и куда уйдем, когда перестанем играть с тобой.

По щекам Малиналли потекли слезы, и бабушка спросила ее:

— Почему ты плачешь?

— Я плачу, потому что вижу — тебе не нужны глаза ни для того, чтобы видеть, ни даже для того, чтобы просто быть счастливой, — ответила ей девочка. — А еще я плачу, потому что люблю тебя и не хочу, чтобы ты уходила.

Бабушка нежно обняла ее, прижала к себе и сказала:

— Я никогда не уйду, никогда не покину тебя. Всякий раз, увидев в небе летящую птицу, ты увидишь меня, ибо я буду там — с тобой и с этой птицей. Я буду везде, в кроне каждого дерева, в далеких горах, в вулканах, в кукурузном поле — везде. Да, и самое главное: каждый раз, когда с неба пойдет дождь, я буду рядом с тобой. В воде и влаге мы всегда будем вместе. А за меня не волнуйся. Ты жалеешь меня, потому что я лишилась зрения, но поверь: слепота настигла меня тогда, когда форма и цвет вещей не помогают мне видеть мир, а лишь мешают. Они отвлекают, пугают меня, не дают разглядеть суть вещей, тайный смысл всего, что происходит вокруг. Я осталась слепой, чтобы вернуться к истинному пониманию мира. Так я решила, и сейчас я счастлива. Счастлива видеть то, что мне дано видеть теперь.

Рассвело. В то утро свет был каким-то особенным, неясным, и контуры облаков исчертили небо силуэтами неких сказочных зверей. Малиналли, с образом бабушки в мыслях, отложила жернова и развела огонь, на котором собиралась нагреть комаль — на этой глиняной сковородке замешанное на воде тесто из маисовой муки превращалось в лепешки. Этот утренний ритуал она проделала неторопливо, в почтительном молчании. В последний раз делала она эту работу здесь, у этого очага, в этом доме. Она замерла в неподвижности, наблюдая за пляшущими языками пламени и пытаясь понять значение этих бесконечно чередующихся, сменяющих друг друга символов. Бог Уэуэтеотль, Старый Огонь, представал перед нею во всем своем великолепии — в самых роскошных цветах и формах.

Разноцветные язычки и искры — красные, желтые, зеленоватые и голубые — мелькали перед глазами Малиналли, рисуя перед ее внутренним взором карты звездного неба, сверяясь с которыми она уносилась куда-то прочь, в те далекие края, где нет уже ни времени, ни пространства. На миг душа Малиналли испытала покой и радость. Не замечая, что делают ее руки, она, мысленно все еще пребывая где-то там, далеко, перемешала тесто и выложила на комаль пару лепешек. Первую из них она съела медленно, тщательно пережевывая каждый кусочек. Делала она это со значением и с пониманием того, что с каждым ломтиком маисовой лепешки ее тело обретает единство и с ушедшей в другие миры бабушкой, и с великим богом Кетцалькоатлем.

Вторую лепешку Малиналли не стала снимать с огня. Та сначала подрумянилась на горячем коале, затем подгорела, а затем и вовсе сгорела, оставив после себя лишь хрупкий кружок золы. Малиналли смолола эту золу в ступке, и когда пепел превратился в горсть мелкого, почти невесомого порошка, она развеяла его в воздухе, чтобы напомнить высшим силам о своем присутствии в этом самом месте, чтобы ее ветер прилетал к ней из прошлого именно сюда, чтобы именно к этому очагу он принес ей воспоминания о детстве и о любимой бабушке. Проделав этот пусть не тайный, но глубоко личный ритуал, не предназначенный для посторонних глаз, Малиналли стала собирать вещи.

В джутовый мешок она сложила бусы, доставшиеся ей в наследство от бабушки, горсть кукурузных зерен с того самого первого в ее жизни поля, несколько зерен какао, каждое из которых представляло собой большую ценность и могло быть использовано как крупная монета — в случае крайней необходимости. Перебирая их в руках, Малиналли пожалела, что не может стать такой же ценной и важной, как эти зерна. Будь так — к ней бы относились совсем иначе: ее бы ценили и уж ни за что не рискнули бы отдать кому-то просто так, как подарок.