Мальвина с красным бантом (Мария Андреева)

Да, это был шок. Буревестник, слабо перебирая крыльями, воротился в гнездо. У Марьи Федоровны тоже едва удар не случился. Самое ужасное, что отзыв Морозова поразительно совпал с общественным мнением: Горького уже давно называли сутенером Андреевой…

И о деньгах теперь приходилось забыть надолго. Во всяком случае, до смерти Морозова, потому что в заветной шкатулочке Марьи Федоровны хранился тот самый полис…

В отместку за испытанное потрясение Горький и Андреева кинулись разносить по Москве сплетни о том, что миллионщик Морозов спятил. «Вот ведь какой дуб с корнем выворачивать начинает – Савву Тимофеевича!» – с фальшивым сочувствием пишет Марья Федоровна сестре.

А у Саввы Тимофеевича и в самом деле случился нервный срыв, который для его семьи стал последней каплей. Родственники и друзья, которые давно – и с вполне объяснимым ужасом – наблюдали за поведением Саввы, сочли необходимым проконсультировать его у психиатров и невропатологов, которые единогласно приговорили миллионера к временному уходу от дел, отдыху от общественной жизни.

Перепуганная Зинаида Григорьевна забыла обо всех светских развлечениях, даже о своем фаворите Рейнботе, и всецело предалась заботам о муже. Она повезла Морозова во Францию, в курортное место Виши, однако и здесь им не нашлось покоя. Разные «шушеры», как называла подозрительных личностей Зинаида Григорьевна, мелькали на пути Морозовых еще в Берлине и в Париже, объявились они и в Виши. А потом туда прибыл Красин, который позднее так опишет этот свой визит:

«Я заехал к С.Т. в Виши, возвращаясь с лондонского съезда 1905 г., и застал его в очень подавленном состоянии в момент отъезда на Ривьеру».

Красин уверял, что все же получил от Морозова пакет с деньгами. Возможно, так оно и было, однако Савва Тимофеевич, стыдясь минутной слабости, скрыл это даже от жены и не рассказывал ей о визите Красина. А зря! Тогда бы она, возможно, узнала того человека в коричневом или сером костюме, который бегом удалялся от «Руайяль-отеля»!

Так или иначе, Морозов промолчал и уехал из Виши в Канны. Однако Красину полученной суммы было мало, и он отправился вслед за Морозовым. Явился в «Руайяль-отель», дождавшись, когда Зинаида Григорьевна отлучилась. Портье, покоренный обворожительными манерами Леонида Борисовича и его отличным французским, указал ему, в каком номере остановился мсье Морозофф.

«Никитич» вошел. Его ледяной ум уже просчитал два варианта развития событий: благоприятный и неблагоприятный. Впрочем, к последнему варианту он был готов еще с того февральского скандала с Морозовым в Москве. Именно тогда он навестил Марью Федоровну и забрал у нее – на всякий случай – то приснопамятное письмо с роковыми словами, за которые он сразу зацепился взглядом: «в смерти моей я попрошу не винить никого».

Так вышло, что они были написаны на отдельном листке. Правда, с маленькой буквы, но это Красин счел чепухой. Строки, следующие за этими словами, он оторвал.

Надо отдать ему должное: сначала он потратил не меньше десяти минут, пытаясь вновь обратить взбунтовавшегося Морозова в свою большевистскую веру.

Бессмысленно. Более того: Морозов выхватил «браунинг» и пригрозил Красину, что убьет его, если тот не уйдет.

Красин только плечами пожал: ему ли, руководителю боевых групп, профессиональному террористу и убийце, бояться какого-то разбушевавшегося дилетанта!

Он толкнул Морозова на диван, в мгновение ока выхватил из внутреннего кармана свой собственный «браунинг» – и прострелил Савве Тимофеевичу голову. Затем схватил его упавший «браунинг», проверил магазин – полон, выстрелил из него в раскрытое окно, чтобы недоставало одной пули, положил на пол, рядом бросил знаменитую записку – и ловко выскочил в парк: как раз в ту минуту, когда испуганная Зинаида Григорьевна начала биться в дверь. Она успела увидеть только его удаляющуюся фигуру: Красин был в отличной спортивной форме и не беспокоился, что его кто-то может догнать. Тем более полицейские Канн, для которых первое дело – выпить на обед своего знаменитого «rosé» [7]

, а там хоть трава не расти.

* * *

Красин как в воду глядел. Французская полиция не стала обременять себя расследованием заведомого, как мы бы сказали теперь, «висяка». Тело Морозова в трех гробах отправили в Россию и погребли на Рогожском кладбище, под знаменитым фамильным крестом с надписью: «При сем кресте полагается род купца первой гильдии Саввы Васильевича Морозова».

В русской полиции про вино «rosе́» слыхом не слыхали, но и там предпочли принять версию самоубийства. Бывший премьер-министр Витте уверял в своих мемуарах, что Савва Тимоффевич покончил с собой, потому что не выдержал давления большевиков.

Однако Марья Федоровна Морозова, мать Саввы Тимофеевича, была убеждена, что ее сын убит, иначе она, «адамант старой веры», ни за что не допустила бы, чтобы его похоронили по церковному обряду, да еще в святом для семьи месте.