Малый апокриф (сборник)

Я прошел мимо брошенного грузовика, который увяз в трясине всеми своими четырьмя колесами, перебрался на расплющенную детскую коляску, которую, видимо, удерживал на поверхности только железный остов, а затем, перепрыгивая с кочки на кочку, кое-как достиг того места, где вселенская лужа заканчивалась. Асфальт здесь сильно потрескался, но сохранился, и поэтому идти было легко. Только ржавая жестяная трава скрипела при каждом шаге. Трава эта появилась сразу же после знаменитой грозы и с тех пор заполонила собою громадные городские пространства. Говорили, что прорастает она и в жилых домах. Но серьезной угрозы собою, по-видимому, не представляет. Кто-то делал анализы и получил результат. Я свернул в переулок, ведущий на старую площадь, и заметил, что читавший газету молодой человек, поглядев в мою сторону, так и остался на месте, — прислонившись к карнизу и уткнувшись в газетную дрянь. Следовать за мной по пятам он явно не собирался. Но обрадоваться в такой ситуации мог только круглый дурак. Потому что вести меня могла целая группа. И спокойно передавать по рациям — из района в район. К счастью, маленький переулок был совершенно безлюден. Я метнулся под темную низкую арку двора и немедленно заскочил в находящуюся посередине ее парадную, а затем, пробежав по облезлой замызганной — в кранах и трубах — кишке, очутился уже — в захламленном внутреннем дворике, заднюю часть его перегораживал высокий забор, я присел и раздвинул внизу подгнившие доски, а потом — боком-боком, сворачиваясь — протиснулся в щель, там был тоже — помоечный тесный внутренний дворик, треугольный по форме и, кажется, абсолютно глухой, перекрытый нагромождениями кровельного железа, поднимающегося до самых крыш, как Монблан, и, на первый взгляд, совершенно непроходимого, но я знал, что под этим железом есть некий расчищенный лаз, потому что я сам и расчистил его на прошлой неделе — обдирая бока, я, как мышь, проскочил по нему и рванул лист фанеры, в который он упирался, гвозди, воткнутые для виду, легко отошли, я опять изогнулся, чтоб где-нибудь не зацепиться, и весь мокрый, в испарине, выполз на божий свет.

Собственно, теперь можно было не торопиться. Отдышавшись немного, я перелез через груду битого кирпича, из которого торчали расщепленные страшные балки и, спустившись, хватаясь за землю, по другой ее стороне, оказался в пределах заброшенной стройплощадки. Левая часть ее представляла собою довольно обширный пустырь — весь изрытый канавами, ямами и угловыми траншеями. Все они были заполнены белой известковой водой. А в одной из таких ям ворочалось что-то живое, выдирая из извести громкий зловещий плеск. В правой же части, словно средневековый замок, взятый приступом и разоренный дотла, возвышалось неровностями обгоревшее низкое здание — сквозь пролеты и клети его светила белесая муть. И, как будто благословляя, поскрипывала вверху стрела подъемного крана. Это было то самое «строение тридцать восемь, дробь Б» — и так далее, и еще какая-то спецификация. Разумеется, мертвый полковник тут же пришел мне на ум. Потому что ходили слухи, что мумии на самом деле не умирают, что они оживают — буквально через несколько дней, и затем, будто призраки, бродят по своей территории, нападая на тех, в ком течет еще живая горячая кровь. Кости у них становятся чисто серебряными, а суставы скрипят и ломаются, порождая невыносимую боль, и чтоб эту боль хоть на секунду унять, они вынуждены омывать суставы человеческой кровью. Разумеется, это была чепуха. Сплетни, домыслы, очередные легенды. Я не верил бесчисленным сообщениям о мертвецах. Никакими реальными фактами они не подтверждались. Тем не менее мне было неприятно, что в одной из ям, точно в судороге, ворочается что-то живое. Лично я ничего против полковника не имел. Я ни разу не обменялся с ним ни единым словом. Я лишь изредка видел, как он шествует по набережной, неся свой портфель, и как с появлением его вдруг просыпается стройплощадка: начинается лязганье, грохот, сипенье машин, и решетчатый кран, словно нехотя, приходит в движение.

В общем, это все равно была чепуха. Осторожно косясь на то, что плескалось в известковой яме, я просунулся сквозь арматуру, загибающуюся крестом, и попал непосредственно в будку закрытого ею, проржавевшего и помятого телефона-автомата. Сохранился он, вероятно, каким-то чудом. Вероятно, лишь потому, что в суматохе о нем элементарно забыли. И еще большим чудом представлялось то, что он продолжал работать. Я набрал нужный номер и переждал четыре длинных гудка. А потом разъединился и набрал этот номер вторично. Трубку взяли, как и было условлено, тоже — на четвертом гудке. Неприязненный вялый голос сказал:

— Парикмахерская второго объединения слушает…

— Позовите, пожалуйста, мастера Иванова, — попросил я.