Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)

было что-то менять в этом решении, таком прочном, устоявшемся, хотя бы в том, что касается буквы. Но они изменят его дух, и из хулы сделают хвалу: ибо сама эта узость приличествует историку защиты и оборачивается если не к славе автора, то, по крайней мере, к пользе книги. Как говорят, г-н Олар ни слова не напишет, ни текста не процитирует, если они не служат его цели — успеху этой обширной системы лжи, которую называют республиканской защитой: это действительно так. Но сама эта чрезмерная забота — это уже что-то: во-первых, потому что этот вымысел — коллективное и автоматическое произведение машины, потому что у него есть интерес и социальная роль, объективная реальность; затем, потому что лишь истинный якобинец может нам достойно воссоздать его. Самый умный из непосвященных здесь уступит самому тупому из «братьев», ибо у него постоянно будет искушение вернуться к реальности, судить о вещах самих по себе — следовательно, будет риск потерять нужную точку зрения. Кажется даже, что и в самой школе предшественники г-на Олара сохранили что-то от этой несносной свободы поведения и суждения. Г-н Олар тут уступает им во многих отношениях. У него нет изящества Минье или полета Мишле, нет огня Кине или чьего-либо еще красноречия. Но он их общий учитель в том, что касается якобинской правоверности. Читая его, можно быть уверенным, что имеешь дело с «патриотической» версией, которую не всегда легко уловить даже с такими надежными гидами, как Фоше, Бриссо, Марат, Сен-Жюст; и, конечно, поэтому его труд останется полезным и к нему всегда будут обращаться.

217

Таким образом, Тэн и г-н Олар, каждый по-своему, послужат завтрашней истории, социальной истории Революции: усилия первого будут для нее примером, а книга второго — документом.

218

Общечеловеческий патриотизм[130]

Революция — это не результат стечения внешних обстоятельств и тем более не личное произведение каких-то честолюбцев. Значит, остается лишь один путь объяснений: обратиться к причинам одновременно внутреннего и высшего по отношению к человеку порядка, которые исходят из самых глубин человека и в то же время господствуют над ним: это будет феномен религиозного порядка. Энтузиазм, «фанатизм» — это последняя соломинка для историка, исчерпавшего все средства, но пытающегося объяснить причину революционных актов. И не является ли, на самом деле, этот энтузиазм, если судить только по словам, самым естественным из всех — любовью к родине? Патриотизм — это орудие Революции; игнорирование его, видение лишь

219

отрицательной, «патологической» стороны — таков, на взгляд г-на Альбера Сореля, недостаток «Происхождения современной Франции»[131] Тэна, и, напротив, «отчаянный патриотизм» будет, под пером г-на Олара, соответствовать «военным обстоятельствам».

Однако обычно к этому патриотизму относятся с подозрением; он озадачивает и смущает; с одной стороны, нет патриотизма более кровожадного и грубого — если отбросить самый упорный шовинизм. И в то же время самые нежные наши пацифисты, самые чувствительные наши гуманисты-человеколюбцы приветствуют его. За что такое исключение? И если Дантон такой же патриот, как и другие, почему бы не взять примеры «национальной бойни» в Аббатстве в сентябре 1792 г., совсем по-иному показательные, нежели битвы Империи?

А потому, объясняет нам сам г-н Олар, что Дантон — патриот не в обычном смысле слова: «Революция соединила разные народы, составляющие французское королевство, в один народ, французский народ, и слила эти малые родины в одну родину, во французскую нацию, единую и неделимую. Едва возникнув, эта новая нация прониклась идеей федерации всех наций мира в единую человеческую семью, где каждая национальная группа сохранит свою индивидуальность. И тогда-то начали популярно говорить, что все народы — братья, что они должны любить друг друга, помогать друг другу, а не ненавидеть и убивать друг друга. Вот что такое патриот в 1789 и 1790 гг.»[132]

.

220

Это как раз тот, которого в 1908 г. называют гуманитарием. Вы, конечно, узнали этот знакомый силуэт, немного напыщенный и во фраке а-ля Жорес. Но, в конце концов, это именно он — и идея та же самая.