Малый уголок

На люггер стремительно надвигалась высокая стена зеленой воды с неровным белым гребнем. Казалось, она неизбежно должна обрушиться на них, и тогда «Фентон» перевернется и над ним покатится вал за валом. Шкипер взглянул на нее и всем телом вжался в штурвал. Он вел люггер так, что водяная стена должна была ударить прямо в корму. Вдруг их занесло в сторону, раздался грохот, и по палубе пронесся водный шквал. На миг они ослепли. Затем на поверхности возник фальшборт. «Фентон» встряхнулся, как пес, выбравшийся на сушу, вода потоком хлынула из шпигатов.

— Да, тут не до шуток! — заорал шкипер.

— Есть поблизости какие–нибудь острова?

— Ага. Если продержимся еще часа два, окажемся под прикрытием.

— А как насчет рифов?

— На карте не обозначены. Скоро взойдет луна. Шли бы вы оба лучше вниз.

— Я останусь, — сказал Фред. — В каюте душно.

— Дело твое. А вы, док?

— От меня может быть здесь польза?

— Как от козла молока.

— Помните, что в ваших руках судьба Цезаря![20] — закричал доктор шкиперу на ухо. Но капитан Николс не получил классического образования и не оценил шутки. «Чему быть, того не миновать», — подумал доктор и решил с наибольшим доступным ему удовольствием провести, возможно, последние часы своей жизни. Он пошел за A-Каем. Бой спустился следом за доктором в каюту.

— Давай попробуем подарок Цзинь Цина, — сказал доктор. — Сегодня можно не скупиться.

Бой достал из саквояжа лампу и опиум и с привычной беззаботностью стал готовить трубку. Никогда еще первая затяжка не доставляла доктору такого наслаждения. Они курили по очереди. Постепенно на душу доктора снизошел покой. Нервы перестали отзываться на каждое движение люггера. Страх покинул его. После обычных шести трубок А-Кай откинулся на спину.

— Еще не все, — мягко сказал доктор. — Сегодня в кои–то веки я дойду до самого конца.

Движения парусника перестали быть неприятными. Мало–помалу доктор уловил их ритм. Швыряло из стороны в сторону лишь его бренное тело, дух его парил в высотах, куда не достигал рев шторма. Доктор шагал по бесконечному пространству, но знал и без Эйнштейна, что оно ограничено его собственной мыслью. Знал он и то, что стоит ему чуть–чуть напрячь воображение, и он постигнет величайшую тайну, но он этого не делал, так как предвкушать это доставляло ему еще большее наслаждение. Эта тайна дразнила его так давно, что было просто бестактно сейчас, когда каждая минута могла оказаться последней, срывать с нее покров. Воспитанный человек не станет подвергать свою любовницу унижению, показывая, что не верит ей. A-Кай уснул, свернувшись калачиком в ногах тюфяка. Доктор Сондерс чуть подвинулся, чтобы его не потревожить. Он думал о Боге, о вечности и — посмеиваясь в душе — о нелепости жизни. В памяти его всплывали обрывки стихов. Ему чудилось, что он умер и капитан Николс, Харон в штормовке, несет его в какое–то неведомое, чудесное место. Наконец он уснул.

Глава четырнадцатая

Разбудила его предрассветная свежесть. Доктор открыл глаза и увидел, что люк над трапом открыт, затем заметил на тюфяках фигуры шкипера и Фреда Блейка. Те спали. Когда они спустились в каюту, они не захлопнули люк, чтобы выветрить едкий запах опиума. Внезапно до сознания доктора дошло, что люггер больше не качает. Доктор встал. Голова у него была тяжелой, он не привык так много курить. Доктор решил выйти на воздух.

A-Кай мирно спал на том же месте, где уснул. Доктор коснулся его плеча. Юноша открыл глаза, и губы его раздвинула медленная улыбка, так красившая юное лицо. Он потянулся и зевнул.

— Приготовь мне чай, — сказал доктор.