Мама! Не читай...

Я не Кармен

Да, но вернемся к моим правильным ручкам, пальчикам, а также к мамочкиным надеждам на меня. Когда мне было пять лет родители, как сейчас помню, в кредит, ибо очень было дорого (пятьсот рублей!), купили пианино. Чтобы меня учить. Наверное, всякий родитель, покупая инструмент, надеется, что у него растёт Моцарт. Впрочем, для этого нужно иметь ну хоть какие-то основания. Я пела? Как все девочки. Танцевала? Ну, может, любила это дело больше других. Но при чём здесь пианино?

— У нас в доме было пианино, и меня учили, — объяснила мамочка, и вопросов больше никто не задавал, тем более я: раз так растили мою ТАКУЮ маму, значит, это единственно правильный метод воспитания.

Естественно, я сразу начала долбить что-то по клавишам и, естественно, некто (убей, не помню, кто) научил меня выдалбливать на инструменте «Собачий вальс» — а что же ещё? А через короткое время мамочке пришло в голову показать меня вот так сразу в ЦМШ (Центральную музыкальную школу) — весьма престижное тогда заведение для деток, но не для всех, а только самых одарённых. Для этого и устраивали просмотр.

Папа меня туда повёл. Тогда мне ещё не было страшно, тогда я ещё не боялась всего и всех. Ну, коридор какой-то длинный, ну, много малышни и родителей... Время от времени кого-нибудь из детей выкликают в специальную комнату, где стоит рояль. Честно сказать, плохо помню всё до тонкостей... Какие уж там тонкости!

Вызвали меня, спросили, умею ли я играть. Я ответила честно: да! Сыграй — попросили. Ну, я и сыграла им, как могла, «Собачий вальс». Занавес...

А могло ли быть по-другому? Разве меня готовили и учили чему-нибудь? Разве я вообще соображала, где я и что происходит? Но я всё-всё понимаю! Мама была убеждена, что у меня должен быть ДАР. Что от меня все должны АХНУТЬ. Что я — самородок, который нельзя не заметить. Ведь я — ЕЁ дочь.

Может быть, это и было её первым разочарованием во мне? Не знаю. Бедная мамочка... Как, должно быть, она тогда переживала. Ведь примерно в то же время меня не взяли в балет. То есть не то чтобы не взяли, но старенькая балерина из самог'o Большого театра, к которой меня привёл папа, покрутив мне ноги в разные стороны, сказала так:

— Гибкая девочка, способная, но ступни... У нее же плоскостопие, она не сможет сделать карьеру в балете. Никогда.

По той же причине мне было отказано в фигурном катании. Несчастная мамочка! Она всё искала и искала, где именно блеснёт ее дочь, в какой области человеческих талантов ЕЁ дочь прогремит так, что услышат все. ВСЕ! А никак не складывалось.

Почему-то мамочку не так уж радовало, что в детском саду я всегда ведущая всех концертов, главная, Снегурочка и так далее. На это она, пожимая плечами, говорила так:

— Это естественно, нормально, я тоже такая была, по-другому и быть не могло, — и грустно вздыхала. Да, это всё полная ерунда, конечно, этого мало, это — ничто. Я понимала, понимала и уже переживала потихоньку... Но мамочка вдруг обнимала меня, прижимала к себе со словами: «Силибоночка ты моя трататанская!», и я захлебывалась в её таком родном запахе, умирала от счастья, что именно она моя мама, что мне несказанно повезло, незаслуженно повезло. Я была самой счастливой девочкой на планете в такие минуты. Хотя угрызения совести уже просыпались. Очень постепенно, но поднимало голову чувство вины: я — не Моцарт, у меня плоскостопие... Мамочка огорчается.

По маминым словам, она всегда и везде была первой: в школе, к примеру, — лучшая ученица. Ей всё давалось легко и просто: и литература, и математика, и физика. Простой вопрос, почему же ни разу в жизни, начиная с четвёртого класса, мама не смогла мне помочь ни в одной точной науке, долго не приходил в мою тупую башку. Позже, разумеется, пришёл и вопрос, и ответ на него. Позже...