«Мама, верни мой звездолёт!», или Исповедь Особиста Шмакодявки

– И будут на каждом углу повторять: «Да не мать она ему, не мать! А она у него ма-ачеха…» – и тут же какой-то другой, второй голос подпевал: «Ох, и не говорите!… Ну что ж делает с мальчишкой-то! А?! Ну!? Прям, сердце заходится…» – «А какой мальчик-то у неё славненький!» – «Ох… и не говорите!… Прям не мальчик, а загляденье! А то всё бегает-бегает-бегает всюду… Ну!? Иди сюда! Слааденький!» – и, последним аккордом, до него с самого верху донеслось какое-то презрительное, данное уже теперь точно материнским, Её собственным, голосом пренебрежительное пророчество-резюме:

– И будут потом всякие разносить, как попугаи: «Он не сынок ей, а он у ней – па-асынок».

Он, вслушиваясь и не видя Матери, вещавшей на разные соседские голоса откуда-то сверху, пытаясь найти Её лицо, начал машинально подниматься по лестнице.

– Кто это там?! Ты что, не мама мне разве?! Ты же Мама моя?! – крикнул он куда-то далеко наверх, задрав свою маленькую голову к невидимой высоте и засомневавшись уже всерьёз, Она это говорит или кто. Потом робко остановился, неловко поставил ногу на следующую ступеньку, ведущую наверх, и постепенно, то всё ещё чувствуя неуверенность в себе, обескураженный только что отзвучавшим многоголосьем, то вновь обретая ускользавшую надежду, поднялся на два пролёта, вглядываясь наверх, туда, откуда снова послышался вроде бы родной голос.

– Ну-у?!… Говорить-то будем? Иль как? – Она, наконец, показалась из-за поворота перил между двумя маршами, встала на верхней площадке перед окном и посмотрела холодно в его глаза, неуверенно просветлевшие от услышанного, но вдруг ослеплённые солнечным светом, лившимся сверху, оттуда, где стояла Она, – и сразу зажмурившиеся.

Он молчал, не зная и не помня себя, не желая уже никуда уходить, ведь Она была теперь тут, рядом. И замер, онемев и прикрывая одной рукой глаза, вглядываясь в струившийся ему навстречу свет, видя Её как будто в первый и в последний раз. И глядел, и глядел, не смея даже шевельнуть поднятой ко лбу рукой и потереть глаза, чтобы можно было, пока не ушла – теперь уже, наверно, навсегда, – получше представить себе и сквозь рассеивавшиеся сумерки отчётливей понять, какой должна быть Женщина, которая, например, в эту минуту ему очень нравилась. Он набрался духу и сделал пару шагов по ступенькам к Ней наверх, задав вопрос, который, возможно, давно зрел у него в глубине души, а теперь сам слетел, хоть и застенчиво, с его языка:

– Ты моя первая женщина, да?

– Конечно! – ответила Она с откуда-то взявшейся бодрой готовностью, сунула правую руку в карман юбки, достала оттуда небольшую антикварную овальную с красным отливом камею с чёткими гранями волос, шеи и лица женской головки в профиль и аккуратно приколола её себе на белую плиссированную блузку, тихонько прихлопнув по ней сверху ладошкой.

– А кто ты? Я тебя не знаю. И где мы? – перестал он что-либо понимать.

– Кто я, это тебе потом скажут. Без меня.

– Когда потом?

– Потом! А теперь…

– Ты очень красивая! – перебил он Её. – Ты, я думаю, самая красивая из всех, кого я видел.

– Ты кого видел-то тут? Меня, что ль? – хмыкнула Она.

– Знаешь, мне кажется сейчас, что я видел много, может быть, всю свою жизнь. Может быть, даже… я видел её… Я не знаю… А как тебя зовут?

– Тебе зачем?

– Чтобы знать, потом…

– Мальчик! Как меня зовут – это неважно. Потому что я – твоя Самая Первая женщина. Потому что я – твоя Мать.

Он внимательно смотрел снизу на Обращавшуюся к нему и следил за каждым Её движением и каждым произнесённым Ею словом.

– Теперь, мальчик, посмотри мне в глаза. Смотришь? Вот. Смотри! И смотри внимательно. Потому что ты – в темноте, там, внизу. А я – здесь. И ты меня видишь. А я тебя – не вижу, – слукавила Она и окликнула его ещё громче:

– Мальчик, ты видишь меня?!

Он молчал и смотрел на стройные очертания Её юбки, белой блузки и русых волос, позади которых из окна на верхнюю площадку лестничной клетки выливался яркий свет солнечного осеннего дня, своими лучами пронизывая контуры Её одежды и простой причёски и ослепляя его глаза, мешая получше разглядеть, какая Она на самом деле – Самая Первая.

– Солнце моё, взгляни на меня! – воскликнула Она.

Он задрал голову выше.

– Смотри! – Она вытянула ровно перед собой на уровне живота свою красивую ладонь и напрягла пальцы. – Смотри! Моя ладонь превратилась в кулак! – и Она медленным движением сжала перед собой свою материнскую ладонь, спрятав маникюр в кулак, готовый к удару.

Он немо устремил взгляд наверх, к Ней.