Мамба в СССР. Черный курсант

Приложив к глазам бинокль, я отслеживал попадания в цель. Битва разгоралась, и уж не знаю по какой причине, но повстанцы сражались намного лучше, чем эфиопы. Вскоре нас обнаружили, и вражеская батарея решила накрыть мои позиции своим огнём. Мы, собственно, тоже. Пришлось ввязаться в контрбатарейную борьбу, спеша уничтожить противника раньше, чем он нас.

— Огонь! Огонь! Огонь!

Выстрелы, грохот разрывов, недалёкие прилёты, постоянное отслеживание противника по вспышкам выстрелов. Кажется, мы накрыли одну из батарей, однако через мгновение накрыло и нас. Земля вздыбилась под ногами, меня приподняло и отшвырнуло воздушной волной в сторону.

— Хех, — вырвалось из лёгких от удара о землю, в глазах помутилось, и я вырубился.

«Мамба! Сколько можно тебя выручать? Тебя чуть не убило сейчас. Ты давай там поаккуратнее! А то мало ли, я не поспею. Мы в ответе за тех, кого приручили», — образ Ящера поблек, а я очнулся.

Бой продолжался. Мой командный пункт и первую батарею тоже накрыло. Зато вторая, не переставая, палила по врагу, войдя в раж от ярости и злости. Из носа обильно текла кровь, я почти ничего не слышал, в глазах двоилось и троилось. Приподнявшись, сделал шаг, чтобы запутаться в собственных ногах и рухнуть без сил на землю.

— Бинго убило! — пронеслось в воздухе.

Однако я этого не услышал, тряся в замешательстве головой. Первый раз так сильно контузило. Подняв налитые кровью глаза, потянулся за советским биноклем. Пошатываясь, поднялся на ноги. Ко мне сразу же подбежал один из моих солдат.

— Командир, ты ранен? — услышал я как сквозь слой ваты.

— Ранен, но живой. Объяви командирам орудий готовность стрелять по новым целям.

Бинокль приблизил вражеские артиллерийские позиции, откуда по нам вёлся огонь.

— Координаты ***, ***. По готовности: залпом… огонь!

Я вновь приложил к глазам бинокль, чтобы через несколько секунд заметить султаны разрывов. Хорошо, но недолёт.

— Координаты ***, ***. Огонь!

Перелёт.

— Координаты ***, ***. Огонь!

Шапки разрывов практически полностью накрыли местность, где раньше сверкали ответные вспышки. Вот, наконец, заткнулась вторая батарея противника, однако оставалось ещё как минимум две. При этом у меня самого от первой батареи осталось только одно орудие. Ну и что? Если биться, то до конца!

— Координаты, координаты, координаты. Огонь, огонь, огонь.

Нас тоже накрывало. А тут ещё и ход боя сложился не в нашу пользу, к сожалению, бегство предотвратить мы были не в состоянии.

Наша бригада принялась отступать, бросая технику и тяжёлое вооружение. Суки трусливые! Дезертировали многие, и ничего удивительного в том не было. Поняв, что ничего больше тут не сделать, я тоже, не рискуя попасть в окружение, приказал сворачиваться и увозить орудия. В голове шумело, ноги подкашивались, жутко тошнило. Добравшись до кабины, я рухнул на сиденье и приложился к одному из своих пузырьков с лекарствами. Немного полегчало.

Машины взревели моторами и, поднимая пыль, рванули назад, попутно собирая удирающих с поля боя эфиопов. Бегунки, как попугаи, расселись на станинах и лафетах. Кажется, даже на стволе орудия кто-то сидел, держась руками, ногами и едва ли не зубами. Каждый хочет жить, а не умирать. Инстинкт самосохранения — совершенно объяснимая вещь.

От жуткой тряски мне становилось всё хуже, и временами я терял сознание. Если бы не мои лекарства, давно бы уже в обмороке валялся. А если бы валялся, то в плен попал бы или просто пристрелили. Тут и Змееголовый бы не помог. Это война, батенька! Война техники, а не людей. Впрочем, без людей техника — это ничто. Парадокс, однако!

Мысли путались, бодались, стремились подраться друг с другом, вырваться из черепной коробки наружу, словно им не сиделось спокойно внутри. Рыча и пофыркивая моторами, грузовики мчались на высокой скорости, в очередной раз спасаясь бегством. Но я хотя бы спас и орудия, и солдат, а вот остальные…

До лагеря мы добрались, лишь чудом не растеряв ни технику, ни людей. Вместе с другими ранеными я оказался в полевом медпункте.

— А вас, капитан, надо отправлять в госпиталь, — оказав мне первую медицинскую помощь, заявил врач — невысокого роста эфиоп в очках. — У вас тяжёлая контузия.

Судьба предоставила мне шанс спокойно удалиться из действующей армии, сохранив и звание, и связи. И я с нарочито тяжёлым вздохом согласился. Можно и в госпитале полежать, чтобы затем демобилизоваться по ранению. А дабы никому в голову потом не пришла крамольная мысль снова отправить меня воевать за идеалы социалистической революции эфиопского народа, можно и симптомов добавить. И желательно посерьёзнее, так сказать, для закрепления причины демобилизации.

В полевой медпункт продолжали прибывать раненые. Мне передали вещи, и со второй машиной увезли в госпиталь, в Аддис-Абебу. Госпиталь оказался небольшим, а потому койки стояли даже в коридорах, и медперсонал вынужден был проходить мимо них бочком. Впрочем, это никого не смущало, и никто не возмущался. Несколько солдат вообще в кладовую засунули, потому как больше мест не осталось. Благо, что не на улицу.