Мандала

Мама, мне стыдно. Я был глупцом, думал, что, если написать о чём-нибудь прекрасном и возвышенном, получится литература. Но я никак не мог понять, о чём надо писать, чтобы вышло нечто прекрасное и возвышенное. Моё понимание литературы было так убого… Однако на самом деле проблема не в методологии, а в вопросе уместности. Монах взялся за перо. Решил писать – снимай монашескую робу. Иначе разве это честно? Оставь литературу писателям и поэтам, а сам займись духовной практикой. У каждого своя стезя. Если, забросив своё дело, заглядываться на чужое, то и сам погибнешь, и других погубишь. Ни то ни сё – так и будешь метаться в темноте. Какая, к чёрту, литература, если я и как монах не состоялся? Литература. Даже если повезёт что-то написать – как говорится, если корова ухитрится раздавить мышь, – будет ли это настоящей литературой? Совместимы ли религия и литература? Исходя из тезиса, что обе заняты поиском правды и истины, можно ли считать их тождественными? Чушь собачья… Замкнутый круг сомнений и страданий вызывал мысли о самоубийстве. Я заперся в комнате. Лёг на пол и стал писать. Прочитал – и впал в отчаяние. Разве это может стать литературой? Как такое – то, что сейчас пишу, – может стать романом, способным пробудить спящие человеческие души? Ночами я писал в агонии, а по утрам сжигал написанное в печи и рыдал. Потом напивался, скрипя зубами от отчаяния, а с наступлением ночи снова брался за перо, чтобы на другой день всё сжечь. Каждую такую ночь в долине выли горные волки. Мне хотелось стать волком. Превратиться в свирепого зверя и разорвать в клочья этот гиблый мир. Разве может человек, не знающий логики мира, написать роман? Стыдно признаться, но я не знал очевидных вещей. Да и что значит понимать логику мира? Это просветление. Просветление, состояние будды. Похоже, писателем мне тоже не стать. Нет. Я должен. Должен. Но я верю, что, если пойму логику мира, мне будет чем заняться помимо литературы. Верю, что появятся неотложные, срочные дела.

Однажды ночью я сделал из пояса петлю и повесил на балку. Потолок в комнате невысокий: если встать на деревянный валик, служивший мне подушкой, и приподняться на цыпочки, можно просунуть в неё голову. Я так и сделал, после чего затянул узел. Оставалось оттолкнуть подушку… О-о, мне хотелось стать большим и сильным.

Стояла глубокая ночь. Чем быстрее решишься, тем лучше. Дай мне мужество. Мужество начать всё сначала.

Ненавижу монахов. Однако я сам монах. Мама.

«Идиот!» – крикнул я, отшвырнув тетрадь. Страницы захлопали, как птичьи крылья, и тетрадь тут же засосало в самое пламя. Под клубящимся и тающим дымом трепетали прозрачные огненные языки. Красные, как кровь. Синие. Белые-белые, чистые, как сочжу. На этом великолепном жертвеннике возлежал Чисан.

«Трус!»

Я бросил в огонь его зубную щётку.

Бросил полотенце.

Бросил несколько смен старого нижнего белья.

Бросил альбом.

Под руку попалась деревянная статуэтка Будды. Я думал бросить в огонь и её, но потом засунул в свой узел.

Напоследок бросил в огонь котомку Чисана.

Больше ничего не осталось. Надлежало бросить хотя бы несколько слов молитвы.

Ом магимаги йайамаги сабахаОм магимаги йайамаги сабахаОм магимаги йайамаги сабахаМолю о возрождении в Чистой Земле.Молю о возрождении в Чистой Земле.

Пусть ты возродишься в райской обители.Пусть улицезришь будду Амитабху.Пусть коснётся его рука твоего темени в знак просветления.Молю о возрождении в Чистой Земле.Молю о возрождении в Чистой Земле.Поклоняйся будде Амитабхе.Всегда подноси ему цветы и благовония.

Молю о возрождении в Чистой Земле.Молю о возрождении в Чистой Земле.Пусть ты возродишься в Обители блаженства,Где ты сам и все другие разом просветлятся.

Наконец огонь перекинулся на стены и потолок. Раскалённая волна ударила в уши. Взлетали щепки. Искры сыпали в лицо. Едкий дым резал глаза. Хлынули слёзы. Я взял котомку, поднялся и сложил ладони.