Мандариновый год

«У девчонки волевое лицо», – подумал о Ленке Федоров. Отметил он это профессионально, и хотя давно снимал всех совершенно одинаково – прямо или в три четверти, без улыбки, равнодушно и строго, – он же знал, чего какое лицо стоит. Но мало ли что он знал! За то, что он знал, ничего не платили. А за украшение картоном, которым он занимался последние годы, платили хорошо. Слева и справа на улицах на него смотрели люди спокойные и строгие, а то, что никто не обращал на них никакого внимания, уже не его дело. Он не хочет мучиться с фотоаппаратом возле опавших кленов, он не хочет приносить снимки, которые печатаются кровью. Потом обязательно выяснится, что все хорошо, только вот кровь – лишняя. Ах, какая она лишняя всегда кровь! Как хорошо без нее, если подумать. Никаких анализов, никаких РОЭ. Целый институт можно закрыть, а из работников создать хорошую ударную бригаду по уборке листьев с клена. Нету крови и мусора меньше.

Думалось же иногда Федорову неизвестно о чем. Это Ленкино лицо – решительное и нахальное, а не равнодушное и строгое – подвигло его на отвлечение от дел мирских и личных. Именно сейчас можно было позволить себе отвлечение, потому что на сегодняшний день у Соньки все было более-менее. Врачам он сказал: «Мне чтоб она была жива, остальное не имеет значения». – «Что значит остальное? – строго спросил его доктор. – Это ваш ребенок – остальное?» – «Именно», – подтвердил Федоров. «Они все такие, пока ребенка нет, – вмешалась медицинская сестра. – А потом уже и жена не нужна». Федоров хотел сказать ей, что она дура, но не скажешь же так человеку, который делает Соньке уколы. Но он все равно посмотрел так, что она поняла, что дура, и обиделась, и решила, что хватит, не будет она опекать эту хлипенькую женщину, у которой есть манера выдергивать нитки из одеяла и наматывать на палец; она это заметила, а не сказала, но теперь обязательно скажет, что это все результат бесплатного лечения в нашей стране, а значит, можно не беречь одеяла.

Федоров же был горд, что сдержался. Как его воспитывает страх за Соньку, он все терпит и на все идет, было бы у нее только все хорошо. О выразительности своего взгляда, который медицинская сестра прочитала, Федоров просто не подозревал.

***

Завуч школы решительно набирала номер парткома издательства, а на нее горячо, побуждающе дышал коллектив. Анну Антоновну вместе с учительницей черчения отправили домой. Хотели с Ленкой, но эта негодяйка, оказывается, сбежала с уроков. Отправили из школы и инспекторшу. Так ей и сказали: «Не нервируйте нас сегодня. Хватит!» И теперь вот – звонили. Завуч не знала, что скажет, она полагала, что правильные, нужные слова найдутся сами, как только ответят на том конце провода.

– Слушаю, – раздался усталый голос.

– Мы что с вами строим? – строго прокричала завуч.

– Я? – устало сказал человек там. – Я лично ничего не строю. А кто это говорит и строит?

– Говорит завуч школы, а строит, между прочим, вся страна…

– А! – сказал секретарь парткома. – Здравствуйте, подшефная! Чего вы на меня кричите? Чего я для вас еще не сделал? Или не достал?

Но завуч быстро прекратила этот фамильярный разговор и объяснила, кто она и цель и смысл своего звонка.

– Как я говорила? Как? – спросила она учительниц, положив трубку.

– Замечательно! – сказали они. – С ними только так и надо. Вплоть до…

Секретарь парткома положил трубку и вспомнил о звонке инструктора райкома, хотел вызвать Алексея Николаевича, но вовремя сообразил: с ним что-то вчера случилось неприятное в столовой, приступ какой-то, вот у него на столе лежит докладная их врача: «В пятый раз довожу до вашего сведения, что вентиляция в столовой…»

И тогда он вызвал Вику.

Она вошла так, как всегда входила к начальству – максимально готовая ко всему. Вся ее собранность проявлялась в том, что она делалась некрасивой, холодной и бесстрастной. А то, что одета Вика всегда была хорошо и со вкусом, не смягчало впечатление, а, наоборот, усугубляло. Делался вывод: как бы она не рядилась, а как есть ведьма, так и есть. Именно это подумал секретарь. И еще подумал, что издали она совсем так не выглядит, а даже кажется симпатичной, а тут…

– Садитесь, – Сказал он.

Вика села, и это была Вика, сидящая у начальства, а не та, которую знал Алексей Николаевич и издали видел секретарь парткома.

– Когда у вас кончается кандидатский стаж? – спросил он.

– Через три месяца, – чеканно ответила Вика.

– Что ж вы в такой момент, а не думаете о будущем, – нескладно выразился секретарь, потому что стеснялся предстоящего разговора. А еще он не понимал Алексея Николаевича, у которого с «этой» роман. На его взгляд, Анна Антоновна была лучше, приятней, куда более женщина. – Короче, что там у вас в семейном плане?

– Что, у парткома нет уже других дел, как вникать в мои семейные дела? – резко сказала Вика и испугалась своих слов, но что-то в ней сломалось, какая-то придержащая узда, и готова она была сейчас вцепиться секретарю в горло, хоть и было ей тем не менее страшно: что ж это она делает?