Маня, Манечка, не плачь!

В подвале была серия комнат. Даже создалось впечатление, что комнаты эти, словно рябят в глазах. Будто кочуют они от одной стороны подвала к другой, то сдваивались, то страивались. Это явление могло быть просто результатом волнения клиентки Мани. Столы были из чёрного полупрозрачного пластика, кресла тоже чёрные. Пол – чёрный и блестящий, а вот стены и потолки (нависающие) белые. Вкрадчивое освещение шло отовсюду, но источник его был спрятан. В этом подвале основательно поработали дизайнеры, а также маляры и плотники, превратив его в некий европейский, непонятный своим назначением вертеп. Вместо окон торчали экраны мониторов, и в каждом отражался двор, парковка, подход к двери. На одном экране Маня узнала входную дверь и знакомого военного с шашкой. Потолки давили, снижая волю клиентки, так что к моменту, когда она оказалась сидящей за столом, почувствовала себя на всё согласной. «Чай, кофе?», – спросили её вежливо, и она чуть не ответила, как Винни Пух: «И то и другое».

В подвале было людно. Молодой слаженный энергичный двуполый коллектив одинаково жадно курил, бегая с телефонами, произнося всего три-четыре слова каждый: «однушка», «двушка», «трёшка». Куда я попала, – грустно подумала Маня, но увидела на белой стене акварель – «Покрова на Нерли» и успокоилась. А тут и кофе подоспел: чёрные чашки на белых блюдцах. Сразу бумага оказалась на столе, где чёрным по белому значилось: «Договор о предоставлении посреднических услуг по купле-продаже жилой площади». Улыбка не сходила с лица Простофильева, и Маня подписала этот их договор об оказании услуг…

Выбралась она из подземелья и пошла задумчиво. Солнце растопило снег в скверике, через который пошла, не зная броду в неизвестном ей районе Хорошёвки, где практически никогда и не бывала за всю свою жизнь. Ботиночки, доживающие свой век, промокли. Ледяная вода сковала ноги. Кое-как отогрелась в поезде. На пролетающей за окнами метро темноте то и дело видела глаза Простофильева.

…У Мани имелась подруга по имени Татьяна, а по отчеству Петровна. Татьян, как водится, многовато, эту для удобства звала по отчеству. Так вот, Петровна, также филологическая женщина, пристроенная из милости бывшим одноклассником на жалкую зарплату в офис фирмы, торгующей клеем, оконной замазкой и мылом для котят, продолжала совершенствовать свою «духовную сущность» с помощью продающейся у метро и в переходах литературы. В одной из таких книжек Петровна вычитала, что по внешнему виду и поведению можно узнать о человеке буквально всё! Например, тот, кто при разговоре не смотрит в глаза собеседнику, а всё норовит нырнуть взглядом по диагонали вниз, жулик и лжец. Именно так «диагонально» мелькали глаза сотрудника фирмы «Гусь-Русь-интернетед» Петра Простофильева. Кстати, для сравнения вспомнилась бывшая подружка Надежда, которая, взяв у Мани сравнительно большую с трудом накопленную сумму денег, пообещала взамен прекрасную шубу из самой Беловежской пущи, но, не оставив никакой надежды получить деньги обратно, с ними в оной и скрылась. Так вот, у неё глаза также мелькали, как у риэлтера по имени Пётр (так представился).

Фамилия Простофильев тоже навела на размышления: он сам – простофиля или специалист по оным? Глаза у него большие. Отсюда открытость взора, возможно, обманчивая. Глаза охрового цвета, но цвет этот изменчив. Глаза вспыхивают и гаснут, словно в них запрятаны лампочки. При выключении этих невидимых «лампочек» глаза темнеют, приобретая цвет болота, трясины… Игра этих глаз завораживала. Ехала Маня с промокшими ногами и перед собой везла эту удивительную иллюминацию загадочных глаз.

Глава вторая. Ключик

Раньше этот день назывался «творческим», так как некоторые редакторы издательства «Художественные шедевры» и сами были писателями, не бог весть, но культурными, способными творить. Маня, например, стихи творила. Издали её книжечку, не шедевров, конечно, но «милую и добрую», как назвал критик в литературном обзоре «Литературной газеты». Теперь этот день назывался свободным. Порой он был свободен ото всего: от работы, от денег, иногда – от еды. Но главное – от творчества. Маня удивлялась: почему не идут стихи, не сочиняются, почему стихи кончились? Ведь писались раньше… И тоскливо становилось ей, приветливо относящейся к современной жизни. Она не хотела в этот свободный день жить без денег, без еды и без стихов… Сегодня что-то такое затрепетало:

Верить, не верить, не знаю,

странным охровым глазам…

Но не суждено было превратить свободный день в творческий. Да и свободным сей день не стал. Первой (по телефону) объявилась тётя Люда: «…в общем, она к тебе едет!»

– Как это – «едет»? А меня кто-нибудь спросил?

«Я боялась, что ты откажешься, – с робкой хитростью человека, изворотливо делающего добро ближнему, который сам об этом не просит, призналась тётка. – А ты что… уже…побывала там? Ну – как?» – добавила ещё осторожней, словно вернулась её племянница из партизанской вылазки в тыл врага.