Маня, Манечка, не плачь!

«Не надо было брать эту халтуру», – подумала Зинаида. И с горечью отметила, что поздновато такой вывод пришёл ей в голову. Она с раздражением думала о себе. Много вкалывала… У неё бывало иногда и по три халтуры в сутки. Первая в сутках халтура была дворником. Выходила в пять утра, мела снег и скребла лёд. Закончив участок, шла домой, пекла пироги с картошкой, накрывала их полотенцами и ложилась спать. В одиннадцать просыпалась и шла на вторую халтуру в овощной магазин, где мыла полы, получая даровую картошку. Возвращалась обратно к себе в подвал, варила суп. Вечером шла на третью халтуру в «Салон красоты», который не только мыла, но и оставалась в нём на ночь сторожить. В последние три года у неё, наконец, появилась не «халтура», а нормальная работа. И брать дворницкий участок в такую снежную зиму… Глупо, нерасчётливо! Так думая, она смотрела на голубя, который сыто прогуливался перед окном. Захотелось прогнать его. Слегка приподнялась, но свалилась от боли. Перед глазами потемнело. Зинаида лежала, откинувшись на подушку, в ушах стоял звон. По комнате плавал сине-коричневый туман, значит, он был в голове. И не услышала она, как дверь отворилась. Шаги прошуршали. Кто-то вошёл и стоял, глядя на Зинаиду, к которой стало возвращаться сознание.

– Не узнаёшь, Зин?

В слабом вечернем свете спиной к окну стояла женщина чужая и… знакомая. Она улыбалась, показывая золотые коронки на зубах. Зинаиде с подступившей тошнотой подумалось, что эта гостья – не человек, – облик, который приняла, исхитрившись болезнь, а, может, и смерть; притащилась за ней, здрасьте…

– Вот ты и пришла, – сказала она. – Я тебя ждала.

Гостья улыбнулась просительно, застыв возле кровати. В руках, сложенных на животе, висела когда-то дорогая сумка с обтрёпанными углами.

Солнце за окном погасло.

– Я боялась придти, а ты, оказывается… Я уж год, как вернулась, мы с мужем… И решили: у нас всё в жизни хорошо, у него хорошая работа. Квартира есть, – гостья говорила с приветливой бойкостью, будто виделись они недавно, да и эта встреча – условленная, нужная им обеим.

Но то, что она дальше стала говорить, как-то перестало помещаться в Зинаидиной голове, и она поняла, что может провалится в обморок уже не от боли в теле, а от той давящей, сильной боли в душе, от страха того, что может произойти, что уже начало происходить с приходом этой гостьи. Они не виделись почти пятнадцать лет. И за эти годы Зинаида превратилась в то, во что превратилась: лежит, встать не может. Не одну зиму она так вкалывала: чистила и мела тротуары, мыла полы во всех учреждениях, находящихся в центре города, то есть в шаговой доступности от дома, где жила. Докатилась до парикмахерской, где был ужас наматывающихся на тряпку волос, и до овощного магазина, где тряпка превращалась в ком чернозёма от картошки, которая ей нужна была даром, чтоб каждый день горячий большой пирог, да и в суп надо… Значит, все эти годы её непосильных тяжёлых работ, которые она называла халтурами, этой гадины не было, ни разу она письма не написала, ни разу не прислала денег… Выходит, что гостья, прежде, чем отправиться к Зинаиде, где-то разузнала о главном, что случилось в первой половине этой дороги, на старте этой гонки с препятствиями длиною в пятнадцать лет.

Врач сказал: не подняться. Правда, врач был с виду не авторитетный паренёк, да и Зинаида его разозлила тем, что стала спрашивать, точно ли у него есть диплом медицинского института, в котором сама Зинаида отучилась в юности полтора года. Тогда она была молодой и некрасивой. То есть, у неё было некрасивым лицо: маленькие глаза, толстые губы, курносый нос, зубы кривые; когда она говорит или смеётся, все видят эти зубы. Но одно у неё очень даже ничего: ноги. Они и сейчас ладные. Ей всегда казалось, что её ладное тело всё вынесет, а потому нагружала его чрезмерно. Вот результат…

Впрочем, в юности Зина была не такой уж и некрасивой. Полюбил же её этот парень по имени Олег. Любовь кончилась объяснением на парапете набережной. Зина сидела на парапете, болтая своими красивыми ногами в мини-юбке, а этот Олег стоял рядом. Он говорил необыкновенным по густоте басом: «Не обижайся, Зинка, не обижайся». Она не обиделась и потом, когда он уехал, а у неё родился Вовка. Писем не было, переводов не было, ничего не было. В Москве Олег женился на артистке. Он был лоботрясом, но вдруг кто-то обнаружил у него голос… Внешне Вовка походил на отца, голосом не удался.

Тогда для неё и начались эти халтуры. Медицинский был брошен, а чтобы сидеть с ребёнком, когда он болеет, устроилась впервые на выгодную, как считала, работу. «Фойе и пять маршей, когда сможешь, лишь бы вымыто». Так договорившись радостно с завхозом НИИ, она впряглась. В этом научно-исследовательском институте работали не только учёные-исследователи. У директора, например, была секретарша. Да такая несчастная – жить ей было негде. Кто-то сказал: возьми её на квартиру, добавка будет к твоей зарплате. Зарплата была такая, что любую квартирантку возьмёшь с радостью.