Маньяк Синкевич

Радиоприёмник (Старческий женский голос). А лучше бы он сдох к чёртовой матери! Зажили бы, как люди! Столько кровушки нашей он попил!

Синкевич. Василий Андреевич, дайте мне руку.

Качалов даёт Синкевичу руку. Свет на сцене гаснет.

Свет загорается. Сцена пуста. Только Синкевич и Качалов. На полу стоит радиоприёмник.

Синкевич. Куда вы меня привели?

Качалов. На сцену. Здесь я играл в детской театральной студии.

Синкевич. Интересная у вас семья, Качалов.

Качалов. Не судите о них. Лена права: они прошли через ад. Не знаю, как бы я поступил на их месте.

Синкевич. И всё же любви и ласки в вашей семье я не увидел. Возможно она и была когда-то, но как раньше уже не будет. Понимаете, что бы вы не делали, они будут смотреть на вас и видеть то беззащитное, ни на что не способное, тело, что ещё недавно лежало у них на диване и не понимало, кто он, где находится, и кто все эти люди вокруг.

Качалов. Возможно. Да, пожалуй, я с вами соглашусь. Они уже не относятся ко мне, как прежде. И особенно дети. Они так смотрят на меня. Так, будто я чужой.

Синкевич. Такое часто бывает в семьях, член которой поборол смертельную болезнь. Понимаете, для вас тот период был чёрным пятном в вашей жизни, для ваших же родных это была целая жизнь. Вы ничего не помните из-за болезни, Качалов. Но они ведь всё помнят. Все эти ваши сказки про второй шанс рассыпаются, когда вы сталкиваетесь с реальностью. Дома. На работе. Взгляды. Взгляды всё говорят. Никто уже не смотрит на вас, как прежде. Вы вроде живы, но для окружающих уже мертвы. Так зачем мучить себя? Ложитесь под хирургический нож во имя науки! Ради миллиона других! Ради чего вам жить?

Качалов. Вы правы. Для всех я стал чужим. Жена не может принять меня нового. Дети не могут забыть папу, что лежал исхудавший в постели. Тёща меня ненавидит. Коллеги тоже. Ученики не ценят.

Синкевич. Видите. Зато представьте, как изменится к вам отношение окружающих, когда вы пожертвуете собой ради спасения других. Вас будут любить, не жена и ученики, нет, весь мир будет боготворить вас!

Качалов. Вы так и не поняли, доктор. Я люблю свою семью, и своих учеников, и коллег. Но я живу не для них. Жизнь даётся человеку, и человек должен жить её для себя, как бы сильно он не любил других. Я уйду от всех и приду сюда, на сцену. И буду тихо нести свою службу, пытаясь порадовать не зрителя, нет, пытаясь порадовать себя.

Синкевич. И что вы будете делать?

Качалов

. Я? Я буду танцевать.

Синкевич. Что?

По радиоприёмнику играет песня "Life In A Glasshouse" группы Radiohead. Качалов танцует. Свет на сцене гаснет.

Свет загорается. Снова кабинет Синкевича. Доктор так же сидит за рабочим столом напротив пациента.

Синкевич. (Встаёт, подходит к Качалову и кладёт руку тому на плечо.) Я желаю вам успехов, Качалов, во всех ваших начинаниях!

Качалов. Спасибо, доктор!

Качалов встаёт и одевается.

Радиоприёмник. (Диктор) А мы прерываемся на службу новостей! В стране продолжает бушевать смертельный вирус. Вчера была зафиксирована рекордная отметка смертности от камчатки — пятьдесят тысяч погибших было зарегистрировано вчера в больницах и моргах. (Качалов) Вы не понимаете, что говорите! Доктор Синкевич между обществом и личностью выбрал личность. Человек честно признался себе, что он не Господь Бог и не имеет права распоряжаться людскими судьбами. (Диктор) Но тогда объясните нам, почему доктор Синкевич посчитал себя недостойным распоряжаться одной судьбой, но решил, что имеет право распоряжаться миллионами судеб?

Синкевич. Качалов.

Качалов. Да, доктор?

Синкевич. Простите меня.

Синкевич бьёт Качалова в лицо. Завязывается драка. В процессе драки Синкевич скальпелем убивает Качалова. Синкевич стоит над мёртвым телом Качалова.

Синкевич. Простите меня, Качалов! Но так будет лучше для всех.

Радиоприёмник. (Голос Елены) Васенька, прости меня! Я наговорила столько глупостей за столом. Васенька? Что здесь происходит? Что с ним? Нет! Убийца!

Синкевич. Нет! Елена, пожалуйста, уйдите!

Синкевич подбегает к столу, поднимает над головой радиоприёмник и собирается разбить его. Свет на сцене гаснет.

Эпилог