Читаем Маньяк Синкевич полностью

Качалов. Это я пока помню. Но что-то ведь вы выписывали тем несчастным, с кем не откровенничали, как со мной?! Выпишите мне то же, что и им. Я заплатил за приём. Я имею право уйти отсюда с чем-то, кроме планов на моё будущее, которые вы осмелились построить за меня. Выписывайте!

Синкевич. Хорошо-хорошо! Если вам станет от этого легче.


Синкевич берёт лист для рецептов и выписывает препараты. Отдаёт список Качалову.


Синкевич

. Держите! Надеюсь, это поможет вам не унывать.

Качалов. Спасибо!


Качалов встаёт и собирается уходить.


Синкевич. И чаще слушайте музыку, Василий Андреевич! Особенно Моцарта. Учёные говорят, Моцарт улучшает память.

Качалов

(равнодушно). Непременно воспользуюсь вашим советом.


Свет на сцене гаснет.

Затем загорается. Синкевич и Качалов стоят на тех же местах, что и до сцены приёма.


Синкевич

. Это правда вы? Вы живы. Но как это возможно?

Качалов. Должен поблагодарить вас, доктор, когда после приёма я пришёл домой, я много думал над вашими словами. И, наконец, я принял решение, что вы правы, что следует пожить как следует в последние месяцы и подумать о капитале для родных. Но чего я никогда не собирался делать, доктор, так это сдаваться. Я принимал все препараты, которые вы прописали. Делал упражнения для тренировки памяти. И даже каждый день слушал Моцарта…

Синкевич. Слушали Моцарта?

Качалов. Слушал Моцарта! Хоть с вашей стороны это была всего лишь злая шутка. И, как видите, я живой, в здравом уме и трезвой памяти, стою перед вами и хочу поблагодарить вас за чудесное исцеление.

Синкевич. Но этого не может быть! (Садится за рабочий стол.) Этого не может быть!

Качалов

. Что ж, тогда прикоснитесь ко мне, чтобы убедиться, что перед вами не призрак, а вполне живой человек – человек, который не сдался.

Синкевич. Всё это походит на злую шутку. Бог решил посмеяться надо мной. Впервые я набрался смелости сказать пациенту правду и достойно принять смерть. И этот пациент стал первым, кто вылечился от смертельного вируса.

Качалов. (Садится напротив Синкевича.) И всё благодаря вам, доктор Синкевич. Спасибо вам!

Эпизод первый

Синкевич. Чем планируете заняться дальше, Василий Андреевич?

Качалов. Вы знаете, я понял удивительную вещь, что как бы я не любил свою работу, жизнь не ограничивается ею. Когда я узнал о своей незавидной участи, я стал по-другому смотреть на мир. Каждое утро я добираюсь до школы пешком в качестве гимнастики, а, вот, обратно еду на автобусе. Я ненавижу общественный транспорт, доктор. Вы не представляете, с каким трудом мне давался этот путь от школы до дома после тяжёлого рабочего дня. Эти усталые, недовольные жизнью люди, ютятся в тесном автобусе, хамят, толкаются, ненавидят друг друга. Я смотрел на их лица и видел в них дикое желание, чтобы этот день поскорее закончился. И меня так бесило, что каждый из них живёт от выходных к выходным, вычёркивает из жизни очередной день и даже вечером, оказавшись дома, не наслаждается парой свободных часов, а тратит их, готовясь к очередному рабочему дню. Но самое противное, что я видел в них отражения себя. Я ничем не отличался от них. Но сейчас! Сейчас, доктор, я наслаждаюсь их лицами: такими разными, угрюмыми, но по-своему прекрасными. Я полюбил этот кортеж живых мертвецов, стал запоминать их лица, перекидываться парой слов. И теперь мы уже знаем друг друга: здороваемся, интересуемся, как у кого прошёл день. В это время в автобусе больше не хамят и не толкаются. Мы все чувствуем себя частью большой семьи; и я не преувеличиваю. В конце концов, я вижу пассажиров этого автобуса чаще, чем родных родителей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Драматургия / Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное