Олег Андреев

Манок на рябчика

Манок на рябчика: повесть для кино

Монахов спал почти целый день. И в аэропорту на регистрации, и на посадке в самолет, и в полете, и в такси, и даже в переходе с самолета на такси… Спал…

Проснулся он, войдя в номер отеля, когда услышал нетревожный шепот моря через приоткрытую балконную дверь, такой знакомый, такой давно не слышанный, но приятно щемящий сердечко.

У каждого моря свои звуки, но шумки Черного он узнал бы и будучи слепым. Хоть здесь и не родился, но с двух лет и до восемнадцати каждое лето, все три месяца, а то и более проводил в Крыму, у тетушки, и по праву считал Черное море родным.

Он волнительно шагнул к балкону и остановился: вдруг не то теперь… голос прежний, а картина… всё ведь меняется… А он не хотел, чтоб менялось, стоял и не решался шагнуть дальше, вытирая платком капельки пота со лба.

– Пап… Чего ты тормознул?

Девятнадцатилетняя дочь Аня стояла сзади и ворчала в спину. Он не вслушивался, только слышал слова-звуки и мгновенно отмечал, что именно на эти звуки можно не реагировать.

– Я тебя прошу, – продолжала Аня, – не расслабляйся сейчас, пожалуйста…

– А зачем мы сюда приехали?

– Я имею в виду не в данной точке – возьми три шага вперед или вправо.

Монахов послушно сделал три шага вперед. «Боже ж мой! Неужели! Не меняешься. Ну, здравствуй, родное мое, здравствуй!» Он настежь распахнул балконные двери и глубоко- глубоко, насколько вместили легкие, вдохнул воздух детства и юности. Солнце шло уже к закату, чередуя на поверхности воды теплые розовые и нежно-лимонные мазки. Гурзуф в закатных лучах фосфоресцировал, а Медведь-гора, напротив, выглядела бурой и шерстяной, вполне под стать гигантскому зверюге.

Монахов напивался увиденным молча, положив кисти рук на перила балкона, и трудно было понять: то ли он щурится от еще не скрывшегося солнца, то ли улыбается. Аня тоже подошла к перилам, оперлась на них и долго смотрела вдаль. Дочь здесь была впервые, а отец незаметно скосил глаз, чтобы понять, завораживает ребенка или нет, и, убедившись, что всё-таки завораживает, удовлетворенно обрадовался.

– Это Медведь-гора, да? – Анька указала рукой на Аю-Даг.

– Она самая. Красиво?

– Здорово! Только на медведя не похоже.

– Девочка моя, существует легенда, что медведь вышел к морю, опустил туда голову и окаменел. Вот, смотри – отчетливо вырисовывается его спина и задняя часть…

– Да… Крупненький… А отчего окаменел?

– Хотел выпить море…

– Но мы его одурнули? Да, пап?

На лице девочки сияла вполне откровенная улыбка.

– Как здесь красиво! Значит, здесь водится счастье и можно маяться дурью с утра до вечера? У тебя дурь есть, кстати?

Последнее она спросила заговорщическим шепотом.

– Есть, – прошептал Монахов в ответ, – целых пятьдесят два килограмма.

Вернувшись в номер, Аня осмотрела недолгим критическим взглядом обе комнаты люкса, чмокнула, подняв вверх большой палец, и сразу же быстро и ловко принялась распаковывать вещички и раскладывать их по полочкам шкафа. Монахов же стоял столбом посреди комнаты, будто действительно впал в ступор. Аня между делом, держа в руках какую-то одежду, вызывающе посмотрела отцу в лицо. Предупредив назревший вопрос дочери, он бодренько предложил:

– Пойдем-ка лучше окунемся.

– Нет, пап, сегодня еще пока без меня, – с досадой выдохнула Аня, – Я пойду в душик окунусь. А ты дерзни, дерзни, тебе полезно…

Монахов дерзнул… А что тут, собственно, дерзить – спуститься к морю, пересечь почти пустой пляж босиком по галечке… Ноги в воду, постоять по пояс, напитаться солью, как в детстве говорили… И голос двоюродного братца откуда-то: «Витек! А слабо баттером сотенку, а? Чего ты там мямлишь, давай!»

«Давай, Серёня…» Правильный гибкий бросок вперед, в теплый бархат черноморской воды. Пару метров кайфового скольжения, и сжатые ноги махом дельфиньего хвоста, выталкивают тело наружу. На глубоком вдохе руки, выворачиваясь, выбрасываются вперед; мощный гребок, второй, третий, и слезы счастья растворяются в бесчисленных кубометрах Черного моря. Вот он, полный возврат в юность!

Тетушка в ту дивную пору работала в Никитском саду, там же и жила в уютном служебном домике. Старший родной брат Костик и двоюродный Серега были одногодками и большими затейниками, а его, младшего, всюду за собой таскали. А когда Костя повзрослел и в Крым ездить практически перестал, Серега обзавелся беленькой «копеечкой». Вот на ней-то беспечно исколесили весь полуостров, отметились в самых злачных местечках от Черноморска до порта Крым и от Джанкоя до Севастополя…

После восемнадцатого лета, как раз перед армией, больше недели в году Монахов не отдыхал. Только сейчас ведь дошло: в шипящей морской воде. Отдыхать не было ни времени, ни желания. И в Крым его не приглашали: тетя Сима давно вышла замуж за своего мюнхенского коллегу-ботаника, и Серега уже вполне баварский бюргер. Не отдыхал – значит не уставал. Работенка у тебя, дорогой мой, вполне отдыхучая, экспедиции почти все летом – не каждому так везет…