Мантык, охотник на львов

Кругомъ пески, да солонцы. Днемъ на солнце, больно смотрѣть. Блестятъ, словно зеркало, солонцы. Надъ землею, на горизонтѣ дрожить лиловое марево и чудятся въ немъ миражи. Города бѣлостѣнные, рощи зеленыя. На дѣлѣ нигдѣ ни дерева, ни куста. Сѣрой раскорякой ползетъ саксаулъ,[12] жесткими, сѣро-зелеными щетками пробивается верблюжья травка, да вдалекѣ, надъ Сыръ-Дарьею, золотою стѣною стоять сухіе камыши, сѣрѣютъ, голубѣютъ сухими, пыльными метелками. Надъ Сыръ-Дарьею кое гдѣ поднимаются песчаные холмы — барханы, поросшіе сѣрымъ колючимъ кустарникомъ, названнымъ за свою цѣпкость — «подожди немного». Почта приходила рѣдко. Гарнизонъ стоялъ безсмѣнно два года. Лютая скука одолѣвала чиновъ гарнизона. Она была бы созсѣмъ нестерпимой, если бы не выручала — охота. А охота была по истинѣ царская. Въ заросляхъ «подожди немного» и въ камышахъ въ изобиліи водились фазаны. Оттуда выскакивали красноватые, мелкіе туркестанскіе зайцы, а немного ниже, гдѣ у береговъ Сыръ-Дарьи, образовались грязные, топкіе затоны — водились дикія свиньи, кабаны, бывавшіе иногда величиною съ добрую лошадь. Въ густыхъ камышевыхъ заросляхъ устраивалъ свое логово царь мѣстныхъ звѣрей, громадный среднеазіатскій тигръ, родной братъ королевскому тигру, водящемуся въ Индіи.

Охота на кабана была опасной. Раненый кабанъ бросается на охотника и можетъ своими крѣпкими клыками убить человѣка и лошадь. Но самъ кабанъ никогда не кинется на человѣка, а уходитъ отъ него. Другое дѣло — тигръ. Тигръ, если замѣтитъ, что на него охотятся, самъ обходитъ человѣка и старается схватить его сзади. При этомъ, когда человѣкъ идетъ по камышамъ, онъ съ трудомъ продирается черезъ нихъ, шуршитъ ими и шумитъ, съ трескомъ ломая стволы, тигръ же быстро крадется, извиваясь гибкимъ тѣломъ между камышей, неслышный и часто совсѣмъ невидимый. И потому на тигра охотились цѣлыми командами, по двадцать, тридцать человѣкъ, гдѣ одинъ выручалъ другого.

Мантыкъ охотился на тигра одинъ.

Мантыкъ былъ высокаго роста, крѣпкій, сильный, мускулистый и красивый. Начальство его очень любило и разрѣшало ему надолго уходить изъ укрѣпленія на охоты. Какъ большинство уральскихъ казаковъ, Мантыкъ прекрасно говорилъ по киргизски. Окрестные киргизы прямо обожали смѣлаго, ловкаго и честнаго казака. Мантыкъ зналъ повадку каждаго звѣря, каждой птицы. Звѣрь хитрилъ надъ нимъ — онъ умѣлъ перехитрить самаго хитраго звѣря. Двуствольное пистонное ружье, съ дула заряжающееся, кожаная пороховница, дробовикъ съ натруской, пыжи изъ верблюжьей шерсти, пистонница съ желто-бронзовыми пистонами, мѣшокъ съ провизіей за плечами, ножъ-кинжалъ на поясѣ — вотъ и все снаряженіе Мантыка. То верхомъ на своемъ крѣпкомъ маленькомъ киргизскомъ конѣ, который, казалось, такъ сжился съ хозяиномъ, что понималъ его, какъ человѣкъ и то смирно стоялъ, не шевелясь, ожидая, пока не придетъ хозяинъ, то мчался на могучій посвистъ Мантыка, словно спѣшилъ ему на выручку, то пѣшкомъ, Мантыкъ исходилъ всѣ окрестности Раимскаго.

Мантыкъ такъ изучилъ степь — такую, казалось бы — одинаковую и однообразную, что точно читалъ въ ней, какъ въ книгѣ. Каждый, едва примѣтный слѣдъ звѣря онъ зналъ. Каждый разсказывалъ ему, кто и зачѣмъ здѣсь проходилъ. Среди милліоновъ камышинъ густой заросли онъ точно каждую узнавалъ. Какой нибудь помятый листокъ, сломленная камышина ему говорила яснѣе словъ, кто тутъ былъ и что дѣлалъ. И потому — ему, можетъ быть, одному никогда не было скучно въ Раимскомъ и Средне-Азіатскіе пески и камыши онъ любилъ горячей любовью.

Мантыкъ былъ вѣрный и честный товарищъ. Солдатское наше правило: — «самъ погибай, а товарища выручай» — онъ усвоилъ накрѣпко и никогда не задумывался онъ объ опасности, когда кидался выручить попавшаго въ бѣду товарища.

Крѣпкій былъ онъ солдатъ, удалой казакъ, — настоящей, старый Туркестанецъ.

— Вотъ такъ-то, однажды, бродя съ другимъ уральскимъ казакомъ по пескамъ, Мантыкъ зашелъ отдохнуть и перекусить въ кибитку киргиза.

Только разсѣлись, обмѣнялись обычными восточными любезностями, — какъ въ кибитку вбѣжалъ мальчикъ-киргизенокъ. Лицо блѣдное, искаженное ужасомъ, глаза застыли.

— Ой баяу!… Чулъбарсъ!...[13]

Мантыкъ вскочилъ, схватилъ ружье, подтянулъ за руки къ себѣ киргизенка, погладилъ его по головѣ и сталъ ласково разспрашивать.

— Гдѣ?… Какой тигръ? Да не ошибся ли ты съ перепугу?… Не принялъ ли кабана, а то просто заблудившагося барана за тигра?

Мальчикъ дрожіалъ мелкою дрожью… Сначала не могъ съ перепуга ничего толкомъ объяснить. Потомъ вдругъ быстро заговорилъ: -

— Нѣтъ, тюря…. Сюзъ чекъ калай улькунъ чулъбарсъ…. Словъ нѣтъ такой большой тигръ… Козленка укралъ… Вотъ какъ близко былъ..

У Мантыка загорѣлись глаза.

— Гдѣ?… Гдѣ… Показать-то можешь?

— А тутъ совсѣмъ недалеко… Подлѣ камышей!