Марафон нежеланий

– Мне страшно говорить это вслух. – Ада всхлипнула. Потом подошла к Антону, прижалась к его груди и затряслась в беззвучных рыданиях.

Через минуту она резко успокоилась. Заправила выбившуюся прядку волос за ухо, провела под носом указательным пальцем и с влажными глазами, но спокойным голосом продолжила:

– Знаешь, что для него самое страшное? То, что его будут считать убийцей или главой секты, – это неплохо, о нем будут помнить. Какие-нибудь сумасшедшие будут покупать его картины, его будут включать в перечни «самых безумных художников» или что-то типа того. Он боится, что его забудут. В Древнем Риме существовало посмертное наказание, представляете, – она по-детски хихикнула. – Обожаю римлян! Представляете, вы были героическим преступником, но после вашей страдальческой казни никто о вас не вспоминает. Damnatio memoriae! «Проклятие памяти». Уничтожались все материальные сведения о каком-нибудь мятежнике или позорном императоре, все его изображения, документы. Сейчас, конечно, сложно это сделать. Но он всегда трактовал damnatio memoriae по-своему. Для него – это не оставить яркого следа после себя. Пролететь мимо, как обычная комета, а не взорвать землю, как метеорит. Когда мы изучали буддизм, он не понимал, как изображением Будды может быть его отсутствие. Знаете, отпечаток его ступни или памятное место, где он когда-то медитировал. Адаму всегда хотелось присутствовать в чужих головах своими образами. Он часто говорил: «Если мы не взорвем мир искусства, то уйдем вместе максимально громко!» И мы восторженно кивали: «Да-да!» Ведь мы будем вместе. Последние годы он так заботился о своем имидже, об образе жизни, что забыл про истинное творчество. Он – интересный человек, а не эпохальный художник. Для рядового человека неплохое достижение, но он ненавидит себя. Он думает, что уже достиг вершины и сейчас катится вниз. И хочет взять с собой всех остальных. Ну, знаешь, лебединая песня…

– Как?

– Я знаю все только по его рассказам, может быть, на самом деле все не так…

– Расскажи то, что ты знаешь.

– Я знаю, что он уже пытался один раз покончить с собой. И со всеми вами. И, по его словам, Тимур был только рад. Остальные тоже были в курсе, но после неудачной попытки передумали.

– Когда?..

– Ты умный мальчик.

– В грозу? – спросила я.

– Бинго! Ты умнее, чем он говорил. Я представляла малолетнюю дурочку. Нас всегда недооценивают, правда, Розочка?

Я промолчала и посмотрела на Антона.

– И когда вторая попытка?

– О… Теперь он и мне не доверяет и не очень-то посвящает в свои планы.

– Но что-то ты знаешь!

– Что-то… Я предполагаю. В ваш последний вечер на острове.

– То есть завтра?

– Ой, а он уже завтра?

– Ада!

– У меня здесь нет календаря.

– Просто скажи все, что ты зна… предполагаешь!

– Я предполагаю, что он хочет подсыпать всем яд. В напиток, наверное. Пока вы будете корчиться в предсмертных муках, он нарисует последнюю картину и выпьет яд сам. The end.

– Пойдем! Ты им все расскажешь!

– Нет, он скоро приедет. Если ты не запишешь на телефон то, как он проговаривает это вслух, я ничего не смогу доказать. Я знаю, он обернет это все так, как будто бы я виновата. Как будто бы это мой план, а он невинный мальчик.

– Почему ты думаешь, что он придет? Он был здесь сегодня утром.

– Мы договорились увидеться в последний раз. Утром он не решился убить меня, и я назвала его трусом. Он всегда хотел быть лучшим для меня. Значит, он вернется и все-таки сделает это.

– Чем он тебя здесь удерживает?

– А как я сбегу? Вплавь? Или буду кричать и размахивать флагом?

– Допустим, любой из вариантов.

– Они мне не подходят. Ну, как я выберусь? Серьезно! Попросить этого рыбака? Да он, если приплатить, поможет Адаму сварить из меня суп. Серьезно! Мы как-то катались с ним по бухте. Он привез нас с Адамом к своей плавучей деревне. Говорит, что сейчас жена обед будет готовить. А жена выходит с маленькой собачонкой на причал и давай ее палкой забивать. Она визжала, как человек! Меня вывернуло, когда его женушка наконец-то размозжила голову собачке. А их дети, две мелкие девчонки, смотрели на мою реакцию, показывали пальчиками и хихикали.

– А что тебе подходит?

– Я хотела быть его музой.

Антон усмехнулся и пнул мольберт с незаконченным рисунком грязно-розового заката.

– Все не так, как ты себе представляешь. Я не сидела взаперти эти три года. Мы путешествовали вместе, когда для всех он уезжал «побыть один». В каких невероятных местах мы побывали! В Гималаях, в ледяной монгольской пустыне, даже на Чукотке! Я как-то увидела название «Берег китовых скелетов»… Так мы и путешествовали – за каким-нибудь ярким образом или ощущением. Он спрашивал меня: «Что ты хочешь?» Я отвечала, как капризная принцесса в сказке: «Замерзать ночью в пустыне, чтобы ты меня дико и животно согревал, чтобы никто не мог нас спасти. Чтобы мы сами выцарапывали себе жизнь». И он придумывал маршрут.

– И что изменилось?

– Я хочу жить. И я не хочу быть музой, я чувствую, что сама могу создать что-то громкое.