Марафон нежеланий

Лера стала собираться на пляж. Каждый день она появлялась на пляже в новом купальнике. Напевала что-нибудь джазово-беззаботное и раз в полчаса подкрашивала свои алые губки. Жара в +35 градусов ее не напрягала – утро Леры начиналось с тщательного макияжа, включающего рисование мушки и накладные ресницы. Лера привезла с собой два чемодана тканей и выкроек – нужные швейные машинки ей обещали достать на месте. Но пока об этом никто не вспоминал, она с детским рвением бралась и за рисование, и за написание чего-нибудь. Каждый день она что-то советовала, повязывала нам цветастые платки, разрисовывала футболки, резала и рвала джинсовые шорты, рылась в своих ларцах в поисках «тех самых сережек, которые завершат твой образ».

В первые дни больше всего я общалась с ней – мы сошлись на любви к «Полуденной красавице» и «И Бог создал женщину». Она не стеснялась того, что ее коллекции одежды спонсировались двумя любовниками – молодым армянским продюсером и моложавым грузинским ресторатором. Тогда как я с каждым днем все больше жалела о том, что взяла Его деньги. Поэтому в последующие дни я старалась общаться с ней как можно реже – мне было страшно, что и я когда-нибудь смогу так легко принимать чужое спонсорство, как что-то само собой разумеющееся.

Поэтому я не пошла на пляж, а осталась в саду в гамаке. Рита ушла вроде бы рисовать к обрыву. Лев сначала сидел в саду, поближе к туалету, а потом как-то незаметно исчез. Остальные, как я думала, тоже были на пляже.

Я пыталась вспомнить, что же произошло ночью. Безуспешно, потому что все время в голове мелькала пугающая мысль – мне бы хотелось, чтобы девочки не уехали домой, чтобы с ними случилось что-то…

Но что с ними могло произойти? Отравились алкоголем? Тогда бы отравились все. Утонули в море? Тогда бы вызвали полицию, их ведь никто не топил.

Настя высказала все свои претензии Адаму, и он превратил ее в пятна на своей картине? Я мысленно посмеялась над тем, что хоть так она станет ближе к настоящему искусству, – естественно, я не думала, что могло случиться что-то подобное.

А это идея! Обессмертить свое тело в картине! Когда я решу уйти из жизни, попрошу Адама об этом. Я вспомнила, как мы с Сашей смотрели документалку о парижских катакомбах, в которых сейчас шестьдесят миллионов скелетов работают фоном для селфи и ежедневно полируются ладошками туристов. Я жалела бедняг, которые теперь вечно будут терпеть унижение от пальцев какого-нибудь тупого толстяка в своих глазницах. А Саша сказал, что так они обрели бессмертие: какой-нибудь бедный горожанин, умерший от чумы, сгнил бы в земле, но теперь его черепушка или бедренная кость – часть истории Парижа, его достопримечательность.

Я вернулась мыслями к Насте и Маше. Уехали ли они по своей воле? Или Адам выгнал их? После того вечера, когда он наедине поговорил с Машей, Настя каждым поступком открыто высказывала свою неприязнь. А вся проблема была в том, что они считали арт-резиденцию местом, где они будут слушать лекции о саморазвитии и купаться в море.

Мы не очень много с ними общались. Все, что я знала о них, – они лучшие подруги с детства, вместе учились в университете, вместе работали на какой-то скучной офисной работе. Недавно уволились и решили попутешествовать несколько месяцев. Случайно увидели объявление о наборе в арт-резиденцию и решили попробовать, так как «по деньгам это выходило примерно так же, как три месяца бесцельно путешествовать». Именно так сухо они и рассказывали, точнее Настя, Маша почти все время молчала. Они не были ни писательницами, ни художницами. В первый вечер обе одинаково сказали, что ищут себя.

«А как же творческое задание?» – подумала я только сейчас. Хотя Маша как-то упоминала, что она любит фотографировать… Адам не был и не стал для них наставником, они воспринимали его как человека, которому платят деньги, а он на них работает.

Утром, после вечера, когда мы играли в «Я никогда не…», Настя не пришла на медитацию. Маша, смущаясь и краснея, сказала, что у Насти очень болит голова.

После медитации и утренней лекции Адам сказал:

– Вы заметили, как мы сегодня по-особенному расслаблены вместе? – имея в виду, что после вчерашней игры все стали более открытыми.

Но мне почему-то показалось, что он хотел подчеркнуть – без Настиного ворчания всем приятнее. Только я мысленно погрузилась в тот день и даже стала сама себе стройно, литературно, пересказывать его, как в джунглях по склону над нашей поляной затрещали ветки.

Я замерла, представляя окровавленную Машу, из последних сил ползущую к нам, или Настю с мачете, жаждущую мести. Но из-за густой зелени вылез Антон. Сосредоточенный на чем-то, он не заметил меня до момента, когда почти поравнялся с гамаком. Он резко вздрогнул, хотел что-то сказать, но потом посмотрел на меня как на пустое место, как бы мысленно махнув рукой: «Что перед ней объясняться», и пошел в свой домик.