Марья Карповна

Алексей взглянул на брата, жадно поглощавшего еду. Надо же, уплетает за обе щеки, ему бы поумерить свой аппетит – при такой-то любви к ненаглядной маменьке! Впрочем, и Агафья, несмотря на все свои тревоги, не отстает… Только его одного терзает досада, только он один не способен проглотить ни крошки. Только он один при малейшем скрипе вздрагивает, и его как будто судорога сводит. И только он один все время возвращается взглядом к двери. Вдруг ему послышался стук копыт, и он поскорее велел замолчать Левушке, который как раз начал разглагольствовать о какой-то ерунде. Нет, топот удалялся… Или ему вообще все только почудилось… Левушка снова принялся болтать, старший брат не мог даже понять о чем, не мог различить ни единого слова. И тут дверь отворилась. На пороге показался конюх – запыхавшийся, с вытаращенными глазами.

– Лошадь… лошадь… она вернулась… совсем одна… – бормотал мужик.

– Какая лошадь? – вскочив, спросил Алексей, еще не желая поверить.

– Стрела! Лошадь барыни!

Кровь бросилась Алексею в голову. Мгновенно мозг его опустел, он стоял как неприкаянный. А Агафья, ломая руки, кричала:

– Господи! Господи! С Марьей Карповной произошло несчастье! Господи!

Алексей взял себя в руки.

– Да почему же обязательно несчастье? – воскликнул он. – Лошадь вполне могла отвязаться, будучи в конюшне Сметанова. А дорогу домой она отлично знает…

Таким образом он пытался успокоить себя, но ничего не выходило: с каждым ударом сердца уверенность в том, что с матерью все в порядке, таяла и таяла.

– Ну, и что же нам тогда прикажешь делать? – поинтересовался Левушка.

– Поедем матушке навстречу, – решил старший брат.

На ватных ногах он поспешил в конюшню, остальные за ним. Кобыла Марьи Карповны, еще не расседланная, стояла в проходе между стойлами. Конюх держал ее за уздечку. Алексей осмотрел лошадь: она явно нервничает и глаза беспокойные, но дышит ровно. И на подрагивающей шкуре ни следа пены. Значит, Стрела прискакала не издалека. Сбросила она, что ли, всадницу? Вполне может быть… Алексей взял на себя руководство действиями и принялся отдавать распоряжения. Конюхи засуетились, в стойлах послышался топот, зашуршала солома, то и дело раздавалось испуганное ржание. Десять минут спустя братья уже были готовы выехать на лошадях из поместья в сопровождении шести мужиков – тоже верхами и с факелами в руках.

Они скрылись в ночи, а вслед им отправилась коляска со сжавшейся в комочек Агафьей на сиденье. Двигались очень медленно, чтобы не пропустить ни малейшего следа, ни малейшего намека на то, что могло произойти с Марьей Карповной по пути из имения Сметанова в Горбатово. Алексей возглавлял процессию, вглядываясь в сумрак с прыгающими в нем огоньками факелов: мужики-разведчики обыскивали придорожные кусты, время от времени кто-то звал:

– Марья Карповна! Марья Карповна! Ау! Ау-у-у!

Выехали из Степанова, здесь дорога делилась на две: левая вела к Красному, правая – в имение Сметанова. Не поколебавшись ни минуты, Алексей свернул направо. Постепенно дорога, сузившись, превратилась в тропинку и вскоре, извиваясь, привела путников в березовую рощу. В туманном свете факелов тонкие стволы деревьев со спутанными ветвями казались похожими на белые скелеты. Неба видно не было. Кавалькада продвигалась вперед под сводом глянцевито-розовой листвы, всадникам приходилось наклоняться, чтобы не поцарапаться о ветки.

Алексея бросило в дрожь: прямо перед ним, поперек дороги, лежало что-то темное. Еще не узнав, он уже понял, что это мать. Она не двигалась – наверное, потеряла сознание. Ему как-то странно полегчало, и он быстро спешился, подбежал к Марье Карповне и опустился на колени. Мужики с факелами встали кругом. Марья Карповна лежала на спине, юбка нарядной амазонки бесстыже задралась – при других обстоятельствах подобная поза показалась бы гротескной. Маленькая круглая шапочка с петушиным пером откатилась далеко от ее владелицы. Испачканная землей глубокая царапина пересекала щеку и тянулась до левого виска. Волосы там слиплись от крови. Алексей приподнял голову матери, тихонько потряс несчастную и позвал прерывающимся голосом:

– Маменька!… Маменька!…

Она не отозвалась и не подала никаких признаков жизни. Глаза ее были закрыты, казалось, женщина спит. Охваченный ужасным подозрением и мучительной тревогой, Алексей бережно уложил голову матери на траву и осторожно похлопал по щекам кончиками пальцев. Никакой реакции. Под шелками одежды все было молчаливо и неподвижно. Тогда он решился тихонько прикоснуться губами ко лбу: от кожи повеяло ледяным, бесчувственным холодом. Трепещущий свет факелов озарял безжизненное тело. Священный ужас сковал Алексея. Сердце его провалилось в тартарары.

– Что там? Что там? – лепетал у него за спиной младший брат. – Она… Она же не мертвая, правда?

– Мертвая, – глухо откликнулся старший.

И, стоило ему произнести это страшное слово, им овладело полное спокойствие.

– Боже мой, Господи, я не могу в это поверить, я не могу! – стонала, ломая руки, Агафья.