Марья Карповна

– Если уедешь, пожалеешь об этом. Оставайся, Алешенька! Господь поможет, и ты перестанешь бунтовать. Я это чувствую. И помолюсь за тебя. Сначала Господу Богу. А потом другим.

– Кому это еще – «другим»?

– Тем, которые живут в доме. Я их всех знаю по именам и умею говорить на их языке. Они меня слышат и слушают, но только в то время, когда вы все спите.

Марфа понизила голос. Лицо ее с отвисшими щеками приняло таинственное выражение. Алексей ощутил, что его охватывает необъяснимое оцепенение. Он неподвижно, не в силах пальцем пошевелить, стоял перед старой нянькой, а та оглядывала его своими маленькими цепкими глазками. Ему вдруг показалось, что время потекло вспять…

– Подарю-ка я тебе крестик из кипарисового дерева, – нарушила наконец тишину Марфа. – Мне его дал один почтенный монах из Троице-Сергиевой лавры. Монах сам носил его на груди, но снял и отдал мне с благословением.

Она встала, полезла в холщовый мешочек, висящий на гвозде, вытащила оттуда деревянный крестик на веревочке и приказала Алексею расстегнуть сорочку. Молодой человек находил церемонию абсурдной, но, несмотря на это, повиновался: не хватало мужества поступить иначе. Хотя он и не верил ни в какие потусторонние силы, смутная боязнь вызвать их недовольство не оставляла его. Кроме того, все, над чем он только насмехался в Санкт-Петербурге, в Горбатове почему-то представлялось необходимым. Расстегнув рубашку на груди, Алексей наклонил голову и позволил няньке повесить себе на шею крестик из кипарисового дерева. Теперь это скромное, серенькое, ничего не весящее украшение покоилось рядом с его золотым нательным крестом. Тот ему надели при крещении… Марфа перекрестилась. Он сделал то же самое и застегнул воротник сорочки.

– Никогда не снимай этот крестик, – предупредила Марфа. – Если станешь постоянно его носить – он поможет во всех твоих начинаниях. Будешь доволен.

Алексей чуть снисходительно улыбнулся, на самом деле чувствуя себя глубоко растроганным. Вопреки всем доводам рассудка его сильно обрадовал подарок, мало того – крестик этот вызывал у него безотчетную веру в счастливое будущее. Что-то радостное, что-то необычное ощущалось даже в самом воздухе, которым он дышал рядом с няней…

Когда молодой человек вышел от Марфы, чары рассеялись. Сумерки избушки, стоило оказаться в саду, сменились ясным днем. В ярком свете дня к Алексею вернулся его возраст. Теперь в нем ничего уже не оставалось от юнца, который полурастроганно, полускептически выслушивал откровения старухи-няньки.

В центральной аллее он встретился с Агафьей Павловной – она срезала розы и бережно укладывала их на дно корзины.

– Хотите украсить ими большой дом? – спросил он.

– Да, Алексей Иванович. Все цветы в гостиной уже увяли. Погода такая тяжелая…

– Интересно, что бы делала матушка без вас!

Агафья ответила жеманно:

– Ах, Алексей Иванович, Господь с вами, я же оказываю ей ничтожные услуги!

– И станете продолжать их оказывать, выйдя замуж за Левушку?

– Конечно же, – прошептала она, потупив взгляд.

Внезапно Алексей почувствовал, что больше ни минуты не вынесет этой слащавой беседы, и сменил тон на оскорбительно-насмешливый:

– Однако вам известно, что маменька вначале намеревалась заставить меня на вас жениться?

На щеках Агафьи вспыхнули красные пятна, подбородок ее мелко задрожал.

– Д-да… известно… – выдохнула она.

– И вот вдруг намерения ее резко изменились, и теперь вы помолвлены с моим младшим братом. Это вас ничуть не смущает?

Агафья Павловна глубоко вздохнула и посмотрела на молодого человека глазами покорной собаки.

– О нет, Алексей Иванович! В моем положении выбирать не приходится. Права такого нет. А для меня важно выйти замуж за любого из сыновей Марьи Карповны… Тот или другой… вы же понимаете, значения не имеет…

«Вполне может оказаться, что она говорит искренне!» – с ужасом подумал Алексей и, не откланявшись, повернулся спиной к собеседнице. Печаль, смешанная с отвращением, терзала его, пока он шел к своему флигелю. Вся Россия, как ему казалось, провинилась перед ним. Вернувшись домой, он решил не снимать кипарисовый крестик: ощущение этого крестика на коже напоминало ему о проникающем в самую душу взгляде Марфы.

VI