Марианна в огненном венке. Книга 1

— Почему же вы плачете, мое дорогое дитя? Ведь в этом письме нет ничего не соответствующего тому, что вы хотели?

Она взглянула на него, и он прочитал безмерное удивление в припухших от слез зеленых глазах.

— Но, Аркадиус, — сказала она совсем слабым голосом, — неужели вы не понимаете? Он уехал… они уехали… и забрали с собой моего сына.

Она дрожала, как лист на ветру. Тогда он подошел и нежно взял ее за руку, чтобы увлечь к кровати. Рука была ледяная.

— Моя малютка, — упрекнул он ласково, — разве вы не этого желали? Вспомните: вы хотели встретиться с Язоном, стать его женой, начать с ним новую жизнь, завести других детей…

Словно пробуждаясь ото сна, она провела рукой по лбу.

— Может быть!.. Мне кажется, что я хотела этого и даже только этого. Но это было до того…

Он не стал уточнять, что подразумевалось в этих словах. И так все ясно. Это было действительно до того.

До того, как она прижала к груди крохотное тельце, нежное и сладостное, до того, как властная ручонка сомкнулась на ее пальце, словно заявляя о праве владения.

— Князь не должен быть далеко, — отважился заметить виконт, растерявшийся перед этим горем. — Хотите, мы попытаемся его догнать? Осман…

— Осман не знает, куда уехал его господин! Я вызывала его, когда после пробуждения мне вручили это ужасное письмо. Он не знает о его намерениях и никогда не задает вопросов. Турхан-бей уезжает часто и иногда отсутствует очень долго. Чтобы оказать мне услугу. Осман отправился в порт, где попытался разузнать хоть что-нибудь, но я на это не особенно надеюсь. Князь, очевидно, уже в море.

— В такую погоду и с новорожденным на руках? Я не верю в это.

— Тогда он скрывается, и искать его — напрасная трата времени. Ибо он сказал ясно: после рождения он исчезнет с ребенком. Он сдержал слово, и я даже не имею права упрекнуть его.

— И никто не сказал ему, что вчера вечером вы наконец признали своего ребенка? Судя по письму, вы ни с кем не виделись после нашего ухода?

— Нет! О, Аркадиус, я была в таком отчаянии, что не хотела никого видеть, даже донну Лавинию! Я проплакала всю ночь…

Она все сильнее дрожала, от холода и упадка сил.

Жоливаль торопливо взял лежащую на кресле любимую кашемировую шаль Марианны, закутал ею молодую женщину и поискал комнатные туфли. Нагнувшись, он ближе увидел то, что показалось ему маленькой блестящей змейкой и что Марианна топтала ногами, подобно Божьей матери, раздавившей голову демона: великолепное колье из изумрудов и бриллиантов, которое он поднял и стал перебирать между пальцами.

Догадавшись, что это последний княжеский подарок, он воздержался от вопроса, но уже Марианна с внезапным гневом вырвала у него из рук драгоценность и яростно бросила под кровать.

— Оставьте его! Это цена, которую он заплатил мне. Не хочу видеть…

— Вы с ума сошли? У князя и в мыслях не могло быть, чтобы заплатить вам, я уверен в этом.

— А что же тогда? Для него я только сумасбродка, продажная женщина. До этого, считая, что кучкой драгоценностей легко компенсировать утрату ребенка, — только один шаг. О! Я ненавижу его… я всех их ненавижу, мужчин! Слепо навязывать свою волю, драться, начинать идиотские войны, в которые все они бросаются, словно это величайшее наслаждение, ничуть не заботясь о том, что остается за ними, — это они умеют! Какая же необходимость в сыновьях, которых ожидает такая же участь?

— Успокойтесь, Марианна! Вам не удастся переделать мир, и вы только доведете себя до болезни…

— Ну и что? Что за важность, если я даже умру?

Кого это огорчит… кроме вас, быть может? Язон не лучше других. Он терзал меня, грубо обращался, чтобы вынудить забыть мой долг перед родиной, он относился ко мне хуже, чем к рабыне на его фамильной плантации, и теперь он оставляет меня здесь, он бросает меня, чтобы мчаться на войну, которая еще даже не объявлена и которой, может быть, и вообще не будет. Вы думаете, он озабочен моими слезами, моим горем или — глупо подумать — тем, каким образом я совершу это гигантское путешествие, чтобы встретиться на другом конце света с ним? Кто скажет, что корабль, который нас повезет, не попадет в руки бандитов вроде Кулугиса? Но в предвкушении боев, которые он так обожает, это является мелочью в глазах Язона Бофора. В эту минуту он радостно плывет к своей дорогой Америке…

Жоливаль воспользовался случаем. Ведь это был выход, чтобы извлечь Марианну из когтей отчаяния, в которых она билась. Он слишком хорошо знал ее легковозбудимый характер, обязанный этим смешению в ее жилах французской и английской крови, чтобы не сомневаться, что известие о грозящей сейчас Язону опасности моментально затмит все остальное. Ибо даже если в эту минуту память о корсаре уступила место свежей привязанности к малышу, чувства Марианны не могли измениться за такое короткое время. Она по-прежнему любила его, и гнев ее был только лишним доказательством этого.

— Радостно? Это меня удивило бы, — сказал он. — Он вовсе не плывет к Америке. Я сказал бы, что он повернулся к ней спиной.