Марианна в огненном венке. Книга 1

Закрыв глаза, словно пытаясь сохранить ощущение того вечера, она сделала глоток освежающего вина.

— Франция далекое — заметила она, — и кто знает, что ждет нас здесь?

Жоливаль вскинул бровь и улыбнулся своему пустому бокалу и заставленному остатками еды столу.

— В эту минуту у меня нет ощущения, что она так уж далеко… и затем, мы теперь топчем ту же землю, что и его величество император и король.

Марианна вздрогнула и открыла глаза.

— Ту же землю? Что вы хотите сказать?

— Ничего, кроме того, что я узнал у Дюкру, с которым поболтал немного. По последним сообщениям, император в Вильне. Вот почему мы видели здесь такую массу военных. Собираются татарские и черкесские полки, чтобы присоединиться к армии царя… и говорят, что герцог де Ришелье собирается возглавить их.

— Возглавить их? Француз? Это невозможно!

— Почему? А вы забыли, что маркиз де Ланжерон сражался при Аустерлице под царским орлом? Ришелье такой же, как и он, непримиримый эмигрант. Он только и мечтает уничтожить Бонапарта в надежде возвращения на трон этих страдающих одышкой Бурбонов.

Охваченный внезапным гневом, Жоливаль схватил тонкий хрустальный бокал, который он только что осушил, и яростным жестом послал его на белый мрамор у камина, где он разлетелся вдребезги.

— Тогда, — заметила молодая женщина, — я спрашиваю себя, почему мы здесь попиваем шампанское, философствуем, вместо того чтобы попытаться увидеть этого человека, может быть, урезонить…

Жоливаль пожал плечами, встал и, взяв руку своей юной подруги, нежно поднес ее к губам.

— Всему свое время, Марианна. И герцог де Ришелье не уедет сегодня ночью. Могу ли я, кстати, напомнить вам, что мы собирались кое о чем просить его и наше положение не такое уж завидное, чтобы пытаться читать ему мораль? Забудьте то, что я вам сейчас сказал, и мое раздражение. Я надеюсь, Бог простит мне, что я становлюсь старым безумцем…

— Безусловно. Но вы свирепеете, когда речь заходит об эмигрантах и принцах. Спокойной ночи, друг мой. И вы тоже постарайтесь забыть…

Однако в момент, когда он хотел уйти, она удержала его.

— Аркадиус, — сказала она, — эта женщина, эта мадам де Гаше, с которой мы встретились, вы не вспомнили, где видели ее? Очевидно, она эмигрантка. Может быть, она подруга вашей жены?

Он отрицательно покачал головой.

— Категорически нет. Она должна была быть довольно привлекательной, а Септимания никогда не выносила красивых женщин. Мне кажется… да, мне кажется, что она связана с чем — то ужасным, с жутким воспоминанием, затаившимся в глубинах моей памяти, которое я не могу извлечь на свет. Я надеюсь, однако, и пытаюсь, ибо, встретив ее сейчас, я испытал своего рода предчувствие опасности, угрозы…

— Ну хорошо, идите спать! Ведь говорят, что утро вечера мудренее, и, может быть, завтра ваши воспоминания прояснятся. И потом, мне кажется, мы начали сочинять роман и придаем слишком большое значение несчастной женщине, которая ни к чему не причастна.

— Возможно. Но мне не понравилась ее манера разглядывать людей, и я не перестану доискиваться, кто она в действительности.

Хорошо выспавшись и отдохнув, Марианна совершенно забыла о женщине в черном, когда утром в ее дверь осторожно постучали в то время, как она, обложившись подушками, приготовилась завтракать по-французски легкими, как воздух, рожками. Подумав, что горничная забыла что-нибудь, она пригласила войти. Но вместо белого чепчика появилась пудреная голова дамы, которая так заинтриговала Жоливаля…

Быстро приложенным ко рту пальцем она призвала соблюдать тишину, затем очень тщательно, без малейшего шума, закрыла дверь, предварительно убедившись, что в коридоре никого нет.

Занятая намазыванием масла на знаменитые рожки, Марианна замерла с ножом в руке.

— Сударыня… — начала она, готовая попросить незваную гостью дать ей спокойно позавтракать.

Но дама снова сделала знак молчания, сопроводив свой жест улыбкой, такой обворожительной, такой молодой и смущенной, что молодая женщина сразу забыла о предчувствиях, впрочем, довольно туманных, Жоливаля.

Наконец после того, как она некоторое время прислушивалась к внешним шумам, дама приблизилась к кровати, сделав легкий реверанс, на лье отдававший Версалем.

— Умоляю вас простить мое вторжение, малоприличное, поскольку мы не представлены друг другу, — сказала она голосом бархатной мягкости, — но я думаю, что в стране, где цивилизация находится в зачаточном состоянии, строгие правила протокола немного теряют свою обязательность, тогда как вполне естественные узы, связывающие людей одной национальности, становятся почти семейными… Но прошу вас, продолжайте завтракать…

Дама выпалила свою речь одним духом и с такой непринужденностью, словно она целую вечность была знакома с молодой женщиной. В ответ Марианна очень учтиво, но без особого восторга заверила, что рада принять ее, и предложила сесть.

Посетительница подхватила стул и со вздохом удовлетворения села, расправив вокруг себя блестящие складки утреннего платья из серого шелка. Она снова улыбнулась.