Марий и Сулла

И Марий не любил Суллу. Вид надменного патриция раздражал его, а беседы Суллы с приятелями по-гречески, точно он хотел показать свое превосходство над плебеем, злили его. В глубине души Марий сам считал себя ниже Суллы, но только не в военном деле. Кто, как не Марий, закончил войну с Югуртою, удостоился триумфа? Кто, как не он, победил тевтонов и получил пятое консульство? А что Сулла? Взятие в плен Югурты было для Мария крупной неприятностью, однако он считал подвиг Суллы своей заслугой: разве он, полководец, не согласился на переговоры квестора с царем Бокхом?

Так размышляя, Марий сидел в своей палатке, хмурясь. Одинокая светильня мигала на походном столике.

В палатку ворвались восторженные крики — вошел легат.

— Что там? — спросил Марий, не глядя на него.

— Сулла беседует с воинами…

Марий вспыхнул, брови его зашевелились, как толстые гусеницы.

— О чем?

— Рассказывает, как он захватил в плен Югурту, показывает перстень с высеченным на топазе коленопреклоненным царем…

Марий вскочил.

— Что? — взвизгнул он, и легат отшатнулся. — Позвать его… сейчас!..

Дожидаясь Суллу, Марий, казалось, успокоился, но глаза выдавали: в них таилась ненависть. И когда трибун входил в палатку в сопровождении легата, консул остановился перед ними.

— Mehercle! — воскликнул он. — Ты мне надоел, трибун! Порочить мое славное имя! Утверждать, что если бы не ты — Югуртинская война не кончилась бы? Да это…

— Это — правда, — спокойно перебил Сулла. — Скажи, кто бы отважился отправиться в глубь страны, населенной воинственными варварами, и добиться выдачи Югурты?

— Молчи, хвастун! Воины могут поверить, что так и было!

— А разве нет? — сверкнули голубые глаза Суллы. — Тогда триумф заслужили трое, а не ты один…

Лицо Мария исказилось.

— Как? — задохнулся он от бешенства. — Ты… ты… с ума… сошел!

— Да, трое: Метелл, ты да я.

Марий топнул ногой: меч, звякнув, закачался у него на боку.

— Трибун, — прохрипел он, — выйди вон! Нет, подожди… Завтра чуть свет поедешь к Лутацию Катулу… Там будешь служить, там… Иди, иди!..

Он отвернулся от Суллы и тяжело опустился на походное ложе.

«У Сципиона Эмилиана не было таких дерзких воинов. Как же я допустил?.. Но нет, тогда были иные времена. Тогда вождь был героем и полубогом…»

Сулла молча вышел из палатки. Лицо его было равнодушно, только в глазах искрился затаенный смех.

Марий получил несколько эпистол из Рима.

Юлия писала, что соскучилась по нем, и спрашивала, долго ли еще продлится война. Она умоляла мужа не задерживаться в Галлии и приехать в «interbellum», как называла затишье в войне, и Марий с удовольствием перечитывал приятные строки:

«Рим ликует, дорогой Гай, в городе праздник — твои победы вскружили всем головы. Только и слышишь: „Великий Марий, наша слава“, „Третий основатель Рима после Ромула и Камилла“, а популяры превозносят тебя, утверждая, что ты выше Сципиона Эмилиана, разрушившего Карфаген. Меммий и Сатурнин часто заходят к дяде, чтобы побеседовать о тебе… Как жаль, что друг наш Луцилий скончался недавно в Неаполе! Он отправился было в Тринакрию, где восстали рабы, но боги захотели призвать его к себе… Я плакала, получив это известие…»

Он отложил письмо жены и вскрыл эпистолы от друзей: Меммий писал о городском плебсе, который готов поддержать во всем победоносного консула, а Сатурнин сообщал совсем о другом, и Марий, читая его послание, не мог понять, почему он упоминает о третьем консульстве.

«Я добился для тебя этой высшей магистратуры путем хитрости и уговариваний плебеев, потому что они еще несознательны и не понимают, что ты можешь захватить власть после того, как я проведу земельный закон Гракхов. Я заручился поддержкой двух прекраснейших коллег: Главции и Сафея. Таких решительных и пламенных популяров никто еще не видел. А Меммий невзлюбил их, и между ними началась вражда. Боюсь, как бы она не кончилась печально для него!»

Марий усмехнулся и, крякнув, отложил эпистолу.