Мария Башкирцева. Дневник

Ах, Господи! Я все же надеюсь. Ах, я так труслива и живу в таком страхе, что готова поверить в спасительность церкви.

9 мая

Я читаю и обожаю Золя. Его критические статьи и этюды превосходны; я влюблена в них до безумия. Можно все сделать, чтобы понравиться такому человеку! И вы считаете меня способной к любви, как всех других. О, Господи!

Бастьен-Лепажа я любила, как люблю Золя, которого я никогда не видела, которому 44 года, у которого есть жена и брюшко. Спрашиваю вас, неужели не смешны до безобразия эти светские люди, за которых выходят замуж? Что бы я стала говорить с подобным господином в течение целого дня?

Эмиль Бастьен обедал у нас и сказал, что в четверг придет ко мне с довольно известным любителем, г-ном Г.

У него есть картины Делакруа, Коро, Бастьен-Лепажа; он умеет распознавать будущих великих художников.

– Как вы это находите?

– Это очень хорошо, вы знаете художника? Что, он молод?.. – И т. д. и т. д.

Этот Г. следил за мной с прошлого года, заметив мою пастель и мою теперешнюю картину…

Словом, они придут в четверг. Он хочет купить у меня что-нибудь.

10 мая

Утром в Салоне с Кларой Канробер. Завтракаем у Канроберов. А после – дома, где собралась целая толпа гостей. Я скучаю. Что значит скучать? Это, вероятно, месяц май меня так волнует. Да, это так!

Вечером в Итальянской опере. После панегирики d’Edincelle в «Figaro» меня сильно лорнируют, что меня очень стесняет, так как я не уверена, что хорошо выгляжу. Все эти господа смотрят и лорнируют меня из всех лож.

12 мая

После холодов наступили вдруг жаркие дни: уже три дня 28, 29 градусов.

Жара изводит меня. Я кончаю этюд девочки в саду, в надежде на визит любителя.

По всем признакам у Бастьен-Лепажа рак в желудке. Так он, значит, погиб? Может быть, это еще ошибка. Бедняга не может спать. Это нелепо! А его дворник, вероятно, пользуется отличным здоровьем. Это нелепо!

14 мая

Письмо от Гюи де Мопассана. О чем он думает, этот человек? Он бесконечно далек от того, чтобы знать, кто я такая, так как я ни с кем не говорила о нем, даже с Жулианом. А я – что я ему скажу?

Моя картина «Жан и Жак» удостоилась лестного упоминания в Ницце. Все наши с ума сходят от радости, исключая меня.

15 мая

В 10 часов утра явился Эмиль Бастьен вместе с Г.

Не странно ли это? Мне это кажется невероятным. Я – артист, и у меня есть талант. И это серьезно. И вот человек, как г. Г., приходит ко мне, интересуется моими работами; возможно ли это?

16 мая

Отправляемся в Салон. Встречаем немало знакомых, среди них m-lle Аббема, которая сообщает мне, что ее шурин, Поль Манц (из «Temps»), признает за мной большой талант. Спустя немного времени мы встречаем известную художницу, m-lle Ароза. Она с дамой, которая представилась как дочь Поля Манца. Мне представляется немного глупым повторять все те лестные вещи, которые они мне преподнесли. Если это обыкновенные светские люди, я никогда об этом не говорю, зная, что учтивость требует таких комплиментов. Но когда Аббема и дочь Поля Манца говорят мне о том, что думает обо мне великий критик, они сильно настаивают на своих словах и тем дают мне понять, какое неслыханное счастье для меня представляет лестное мнение такого человека, как он.

Кажется, в «Temps» была статья обо мне. Кроме того, я получила 22 или 23 вырезки из различных журналов.

Очень много рассматривают мою картину, много рассматривают и меня. Я впервые надела платье из тонкой темно-синей шерсти – очень простое и очень шикозное. На голове черная соломенная шляпа в стиле Watteau.

С тех пор как Бастьен-Лепаж болен, я забыла про все уколы самолюбия. Я не боюсь его больше; есть в этом чувстве что-то похожее на удовольствие. Вообразите себе какого-нибудь повелителя, которого привыкли приветствовать издали с униженной сдержанностью и который вдруг упал в овраг, сломал себе ногу и нуждается в вашей помощи.

17 мая

Я вернулась из Булонского леса и застала Багницкого, который сказал мне, что у художника Боголюбова говорили о Салоне и что кто-то сказал, что моя картина похожа на картины Бастьен-Лепажа.

В общем, мне лестны все эти толки о моей картине. Мне завидуют, обо мне сплетничают, я что-то из себя представляю. Позвольте же мне порисоваться немножко, если мне этого хочется.

Но нет, говорю вам; разве это не ужасно и разве можно не огорчаться? Шесть лет, шесть лучших лет моей жизни я работаю, как каторжник; не вижу никого, ничем не пользуюсь в жизни! Через шесть лет я создаю хорошую вещь, и еще смеют говорить, что мне помогали! Награда за такие труды обращается в ужасную клевету!!!

Я говорю это, сидя на медвежьей шкуре, опустив руки, говорю искренне и в то же время рисуюсь. Мама понимает меня буквально, и от этого я прихожу в отчаяние.